Потом у дверей моей спальни тетя обняла меня, пожелав спокойной ночи, и, выпустив из объятий, сказала:

– Я очень тебя люблю… Ирвин тоже. Знай, он тебя любит, хоть и постоянно ворчит. Он рад, что ты здесь. Если бросишь пить, всегда можешь вернуться.

– Спасибо, – сказал я. – Я тебя тоже люблю.

Тетя не похожа на мою мать, хотя они сестры, но, говоря, что люблю ее, я как бы обращался к матери, чего не мог сделать с двенадцати лет, разве что в мыслях.

– Может быть, утром мы не увидимся, – сказала она, – если ты не поднимешься до моего отъезда, – поэтому давай теперь попрощаемся.

Тетя вновь открыла объятия, мы обнялись.

– Пожалуйста, не губи себя выпивкой, – попросила она, отпуская меня.

– Не буду, – пообещал я.

И тетя Флоренс пошла по короткому коридору к их спальне. Дядя слушал погодный канал. Включал его и ночью по старой привычке коммивояжера, которому надо знать погоду не меньше, чем моряку.

Я лежал в постели, вновь отягощенный заботами и тревогами. Страшно быть алкоголиком. Хочешь просто слегка успокоиться, может быть, чуточку отравиться, а в конце концов заодно отравляешь и всех окружающих, словно пытаешься с собой покончить, открыв газовую духовку, и, сам того не желая, убиваешь соседей.

Я принялся потирать переносицу, как всегда делаю в тяжелые минуты. Посреди этого нового массажа почуял легкое придыхание – Дживс, как туман, сгустился слева от меня. По-моему, он почти целиком водянистый. Говорят, все люди на пятьдесят процентов состоят из Н2О, а Дживс, наверно, на все девяносто процентов. Он, как вода, просачивается повсюду, ничто его не останавливает, вроде того подземного озера, которое, как мне рассказывали, начинается от Лонг-Айленда и течет до Коннектикута. Итак, Дживс просочился из своей спальни, расположенной по соседству с моей, и стоял теперь рядом со мной отражением в затуманенном зеркале.

– Да, Дживс, – сказал я.

– Вам что-нибудь нужно, сэр, пока я не лег?

– Новые мозги, Дживс.

– В самом деле, сэр?

– Я заварил жуткую кашу. Тетя Флоренс узнала, что я выпиваю.

– Весьма неприятно, сэр.

– Я ужасно ее огорчил. Заслуживаю порки. Если бы мы не ехали в Поконо, она была бы готова пинком нас выставить. Говорит, должна любить меня «жестокой любовью». Я ее не виню. На нее произвели слишком сильное впечатление знаменитые «двенадцать шагов».[18]Но мне требуется больше двенадцати ступеней. Для исцеления мне нужна вся римская лестница.

– Весьма прискорбно, сэр.

– Говорят, это от слишком низкой самооценки. Может быть, заказать по каталогу комплект тренажеров для накачки груди? Вдруг поможет.

– Возможно, сэр.

– Вдобавок тетя сказала, что не хочет лишать меня воли своим попустительством. Очень странные выражения, вам не кажется, Дживс? Попустительство, жестокая любовь… По-моему, попустительство можно заменить баловством… Вот что вы со мной делаете, Дживс. Балуете меня уже тем, что слушаете. Это очень приятно.

– Рад угодить вам, сэр.

Мы не собирались кидаться друг другу на шею, но в тот миг возникло ощущение дружбы и братства.

– Спокойной ночи, Дживс, – сказал я.

– Спокойной ночи, сэр, – сказал он и исчез, когда я закрыл глаза.

Сон с элементом любви. Проблема с лицом, ну, две проблемы. Тяжелый разговор с Дживсом. Инвентаризация спортивной одежды и отчасти связанные с этим воспоминания о себе в двадцать лет. Тяжелый разговор с дядей Ирвином. Изменение планов: хасиды оказались не там, где я думал, но возникла весьма симпатичная альтернатива

Я проснулся довольно рано, около половины девятого; казалось, вокруг все спокойно. Никакие дяди не встали, не крутили велотренажеры, не сеяли смуту, поэтому я был уверен, что мы с Дживсом совершим удачный старт в середине утра. Я решил, что проявлю характер, если мы отправимся в путь до полудня.

– Доброе утро, Дживс, – сказал я.

Он стоял у кровати с банным полотенцем, учуяв, что молодой хозяин пришел в сознание. Я ему улыбнулся. Никакого эффекта. Обычная непроницаемость. Впрочем, удобно иметь дело с непроницаемым человеком – нечего трудиться проникнуть в него, если вы меня понимаете.

– Доброе утро, сэр.

– Мне снова снился сон.

– Опять кошка с мышкой?

– Нет, на этот раз девушка, хотя мне хотелось бы знать, что сталось с той самой мышкой. Как бы там ни было, девушка надо мной наклонилась… лицо ее было совсем близко. По-моему, я лежал на своей кровати или где-то на земле. У нее голубые глаза. Светло-голубые и нежные, Дживс. Волосы тоже светлые, но не слишком. Она сказала: «Я люблю тебя, Блэр». Я поверить не мог. Не мог найти слов для ответа. Был слишком потрясен. Струсил. Потом она исчезла, я бродил по незнакомому городу со зловещими зданиями… Видите тут какой-нибудь смысл?

– Кажется, обнадеживающий сон, сэр.

– Считаете, это предзнаменование нашей поездки? Может, та девушка какая-нибудь богиня, которая будет за нами присматривать?

– Возможно, сэр.

– Теперь мне нравится, что она назвала меня Блэром. Обращение по фамилии в таком случае звучит очень интимно. Как по-вашему, Дживс?

– Да, сэр.

– Впрочем, возможно, она не богиня. Может быть, я с ней встречусь в Поконо. Может, она хасидка-блондинка. Будем оба высматривать светловолосую девушку – не яркую блондинку – с голубыми глазами. Нос прямой, тонкий, Дживс, очень красивый, губы розовые, не слишком полные, но женственные. Я очень хорошо ее помню.

– Да, сэр.

– Когда она мне призналась в любви, я почувствовал, что тоже ее люблю. Очень сильное ощущение, Дживс. Жаль, что я ничего не сказал. Испугался. Потом оказался в ужасном городе. Не в Нью-Йорке, не в каком-нибудь узнаваемом месте.

– Может быть, она вновь вам приснится, сэр.

– Знаете, я был однажды влюблен, Дживс. Сердце до сих пор прихватывает, как седалищный нерв… Думаю: «Почему она меня не любила?» – и возникает боль… Впрочем, хотелось бы снова влюбиться. В новую незнакомую девушку. Знаете песню «Доброй ночи, моя незнакомка»? Из какого-то мюзикла, что я видел по телевизору. Согласно той песне именно так обращаешься по вечерам к любимой, которую еще не встретил. Они просто где-то там бродят. Может быть, светловолосая девушка где-нибудь далеко… Мне хочется кому-то сказать, что я их люблю, Дживс.