— Если король предал свой народ, почему же тогда, черт возьми, народ не может предать короля? — спросил Милан. — Сегодня не тот предатель, кто поднимается против короля, а тот, кто выступает против народа.

Зечевич надолго задумался, а затем спросил:

— А что ты намерен делать с Чамчичем? Присягу королю он соблюдает, от его имени поднимает людей, борется…

— Мы предложили ему принять нашу общую присягу.

— Не станет он этого делать. Он против коммунистов, это я знаю точно.

— Мне известны его взгляды, но, пока он с нами в одном отряде, до тех пор мы будем стремиться удержать его и переубедить, так же как и его единомышленников. Если же он будет настаивать на отделении, надо сделать все, чтобы как можно меньше людей ушло вместе с ним.

— Вот теперь мне ясно все, — сказал Влада, избегая встречаться взглядом с Лабудом. — Я подожду, пока вы или разойдетесь или соединитесь. Мне некуда спешить. Делайте вашу революцию без меня. Ты знаешь, что я не люблю совать нос в политику, хочу жить спокойно. Не мешайте только мне, а я вам не помешаю.

Это было уж слишком. Лабуд гневно подступил вплотную к Владе.

— Запомни, приятель, в этой войне за чужой спиной не отсидишься, — произнес он твердым, категоричным тоном. — На войнах вообще нейтральных не бывает. Нам не нужны пацифисты. И я хотел бы знать, кто ты мне — друг или враг. Если друг — вот тебе моя рука, если враг — не сетуй на мою ненависть и не думай, что я тебя буду бояться. Сейчас для нас самые опасные те, кто стремится остаться в стороне от борьбы. Такой «нейтралист» — удар нам в спину. Насколько я тебя понимаю, Влада, ты хотел бы остаться дома, около молодой жены, хозяйством заниматься. Конечно, зачем тебе включаться в жестокую борьбу, подвергать себя опасности? Куда как приятнее нежиться в мягкой постели с милой женушкой, нежели, валяться в лесу на сырой земле. Ну и черт с тобой, держись покрепче за женину юбку, мы как-нибудь без тебя обойдемся. Революция не пострадает. Одним врагом больше или меньше — не важно. Будь здоров! А захочешь меня видеть, найдешь на горе.

Тонкие, сухие губы Влады зашевелились, словно он читал про себя молитву, лицо покраснело, глаза блеснули. Он стал похож на разъяренного быка, готовящегося поднять на рога своего противника.

— За кого ты меня принимаешь?! — обиженно воскликнул он звенящим голосом. — Ошибаешься, коли считаешь, что ради юбки я пожертвую своею честью и позволю запятнать свое доброе имя.

— Ну что ты, Влада, я ничего плохого о тебе не хотел сказать, но ведь ты сам все это говорил.

— Врешь ты, да и ошибаешься к тому же. Я еще не сказал своего последнего слова, а ты уже выводы делаешь. — Влада замолчал, пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Он опасался, что Милан может неправильно понять его откровенное признание. — Послушай, Милан, — решился он наконец. — Не все у меня обстоит так, как тебе кажется. Я тебе никогда об этом не говорил, да и сейчас не стал бы, если бы ты не вынудил. У тебя найдется закурить?

Они закурили. Сделав несколько затяжек, Влада продолжил свою речь уже негромким голосом, словно про себя:

— Нет, жизнь моя несладкая. Знаешь, как птица себя чувствует в чужом гнезде? Так и я. За те четыре года, как я женился и пришел к жене в дом, ни разу не почувствовал себя хозяином. В их доме больше слушают мнение Стояна Чамчича, чем мое… Он, мол, хозяин, знает, как вести дела. А я кто для них? Никто и ничто. Слугой был, слугой и остался.

— Ну вот, значит, по тебе в этом доме плакать не будут, если ты уйдешь от них к нам… в партизаны. Бери винтовку и айда с нами, хоть на один день почувствуешь себя человеком, — сказал ему Лабуд. — Так или иначе, а к осени война кончится. Переломят русские немцам хребет, а там посмотрим, кто у нас хозяин, а кто работник…

Надежды Лабуда на то, что война закончится к осени, не сбылись. Война продолжалась, а положение партизан в Югославии с каждым днем становилось вся тяжелее. Побед они давно уже не одерживали. Кроме того, резко ухудшилась погода. Целыми днями дул холодный ветер и моросил нудный холодный дождь. Временами с неба падали уже крупные мокрые хлопья снега. Одежда на бойцах не успевала просыхать. Зима стояла на пороге, а это такой проситель, которого хоть и не любят, но отказать ему в постое не могут. Все последние дни небо так низко висело над землей, что казалось, поднимись на крышу дома — и достанешь облака руками.

От непрерывных дождей дороги Шумадии стали непроходимыми. В определенной степени это было на руку партизанам: немцы не могли напасть на них неожиданно, пользуясь своими автомашинами и броневиками. У партизан же были свои дороги, проложенные через леса и луга. Их дорожки и тропы, казалось, не имели ни конца ни края и тонкими паутинками разрезали всю округу. В этом лабиринте было трудно понять, где прошла рота, где батальон, а где целый отряд. Немцы пытались выискивать свежие следы партизан, чтобы преследовать их. Партизаны со своей стороны всячески маскировались. Так в одном селе километрах в сорока южнее Белграда партизаны «одолжили» у одного богатея отару овец и водили ее за собой, чтобы заметать следы отряда. Многие были почти уверены, что таким образом фашистов удастся обмануть.

— Нашли занятие, — ворчал бывший студент Белградского университета Пейя Лолич, ступая босыми ногами по грязной проселочной дороге. — От него партизанам столько же пользы, сколько студентам от закона божьего. О том, что мы здесь прошли, немцы без труда узнают в первой же деревне. Схватят какого-нибудь работягу, сунут ему в нос винтовку, и тот им как на исповеди все выложит.

Лоличу не ответили. Люди шли молча, уткнув глаза в дорогу. Пейя тоже как-то по-стариковски согнулся и замолчал. Настроение у него было скверное. Тяжелая обстановка угнетала бойцов, они больше молчали, глубоко прятали свою боль и тревогу, и лишь изредка кто-нибудь тяжело вздыхал, словно возвращался с похорон.

— Скоро морозы ударят, а тогда комиссар, наверное, распорядится овец заколоть и приготовить нам жаркое, — нарушил кто-то тягостное молчание. — А знаете, — продолжал боец, — из баранины джувеч[7] ничуть не хуже, чем из свинины, надо лишь умело приготовить. Я особенно люблю джувеч с картошкой, но можно и с рисом.

— Не околейте, лошадки, от зеленой травки, —