Кассандра прощала ему все и готова была простить еще больше. Но все ради того, чтобы однажды, когда он изменится, остепенится, быть с ним рядом. Она надеялась честно выстрадать этот тяжелый период взаимной притирки, пока он сам не поймет, что нашел свою спутницу. Она действительно верила в это. И эта вера крепла с каждым днем. И даже минуту назад именно эта вера толкнула Кассандру в очередной раз отдаться на волю его каприза… Пока он не хлопнул дверью. Не опустил занавес между собой и ею, между ее надеждами и реальностью. Он словно отсек все многоточия. Решил все за нее.

Кассандра поняла, что если у нее недостанет сил бежать из этого дома сию же минуту, она обречет себя на растворение в нем, сделается ничем, пустым местом, бездонной пропастью человеческого отчаяния. Но он свое намерение непременно выполнит, как только в календаре не останется свободных ячеек. И пойдет своим путем. А что станет с ней, этого Кассандра не могла представить.

В апатии она просидела на постели около часа, пока из забытья ее не вывел телефонный звонок.

Сработала привычка. Кассандра улыбнулась и бросилась к телефону с восторженным предположением: «Наверное, это Хоакин!»

— Хоакин! — воскликнула она, подняв трубку.

— Ошиблась. Другой брат, — ответил, рассмеявшись, Рамон.

Его жизнерадостный и ласковый голос резанул по сердцу, как сталь ножа.

— Но я ищу Хоакина. Хотел поговорить с ним. Полагаю, дома его нет… Жаль, — задумчиво произнес звонивший.

— Ты прав. Дома его нет, — разочарованно проговорила Кассандра. — Позвони ему на работу.

— У тебя странный голос, Кэсси. Что-то случилось? — обеспокоенно поинтересовался «другой брат».

Кассандра полжизни бы отдала за половину такой чуткости в ее возлюбленном.

— Кэсси, почему молчишь? Что с тобой?

— Все, — произнесла сквозь слезы женщина. — Рамон, понимаешь? Все!

— Беда какая? — взволнованно воскликнул тот.

— Я не могу больше.

— Вы поссорились? — предположил Рамон.

— Я ухожу. Это невыносимо!

— Странно. А мне всегда казалось… Так значит… Невероятно! Что случилось? Можешь ты мне толком объяснить? — пытался выяснить звонивший.

— Мне так стыдно, — прошептала в трубку Кассандра.

— Только не говори, что ты одна из тех дурех, которые соглашаются с его правилом «одного года»!

— Да, я одна из тех дурех, — призналась она, грустно ухмыльнувшись.

— А я-то был уверен, что у него с тобой все по-настоящему!

— Самое страшное, что и я до сегодняшнего дня так думала.

— Он — безумец! Но ты, Кэсси!.. Как ты могла пойти на это?! — возмутился Рамон. — Ты позволишь этому негодяю просто так выкинуть тебя?! Даже думать не смей! Борись! — призывал ее собеседник.

— Но зачем, если он меня не любит?! — воскликнула Кассандра.

— Слишком уж легко ему живется. Использует людей, избавляется от них, когда заблагорассудится. Кто-то должен дать ему отпор! — возмущался брат.

— Не впутывай меня в ваше внутрисемейное соперничество, — жалобно отозвалась она. — А потом, это не он меня выгоняет, а я сама решила уйти.

— Поздно в тебе проснулась эта сознательность, — упрекнул ее Рамон.

— Ты прав. Он мне говорил правду, а я слышала только то, что хотела услышать. Мне не за что обижаться. Он был предельно честен со мной. Всему виной моя глупость.

— Хороша честность! И ты тоже хороша. Любовь и веру зовешь глупостью?! Стыдно!

— Не ругай меня. Все кончено. Я решила. Я ухожу сегодня же. Мне только нужно еще кое-что сделать, и я отбуду…

— Желаю тебе твердости, Кэсси. Собирайся пока, я скоро приеду. Я помогу тебе, — пообещал «другой брат».

Если может одна неделя быть дольше другой, то эта Кассандре казалась нескончаемой…

Женщина отсылала все тревожные вопросы вглубь себя, они вливались в нее подобно ледяной газированной воде из запотевшего стакана с позвякивающими кубиками льда на дне. Да и сама она чувствовала себя скованной льдом.

В таком оцепенении она прожила всю последнюю неделю, поселившись в квартире Рамона, помогшего ей не отступиться от своего намерения, поддержавшего ее в момент внутреннего разлада.

Ей было за что благодарить его. Но она больше не была собой. Она не жила…

Угрюмо и напряженно, сиротливо и безразлично влачила она себя сквозь изнуряющее одиночество, хотя и понимала, что и при Хоакине была не менее одинокой.

Умом сознавая правильность своего поступка, сердцем Кассандра не умела быть мудрой и справедливой. И, пожалуй, этот разлад убивал ее сильнее перемен в жизни. В мечтах она устремлялась назад, в те времена, которые теперь рисовались ей бесконечно счастливыми.

На каждый внутренний порыв стряхнуть с себя эту апатию она отвечала вздохом глубочайшей усталости и безучастным взглядом. Попытки Рамона взбодрить гостью тоже не увенчались успехом. Он лишь верил, что верный лекарь время сделает свое дело, на это и уповал, чутко обращаясь со своей подопечной.

Но каждое утро Кассандра переживала один и тот же кошмар пробуждения, когда с новой силой сознавала, как далеко она от Хоакина, что не увидит его черного пронзительного взгляда, который неизменно прожигал ее насквозь. И эти мысли пронимали ее до дрожи, до слез отчаяния, до пустыннического безмолвия.

И только часы сна оставались ее отрадой. В них она по-прежнему жила в окружении его виноградников на вершине облюбованного солнцем вечнозеленого холма. В доме, в который Хоакин возвращался каждый вечер, расслабив узел галстука, расстегнув ворот рубашки. Таким она ждала его каждый вечер, таким он и являлся в ее снах. И она вновь могла делить с ним постель, дарить ему свою любовь, упокоиться в его объятьях, ловить мгновения его ласковости. И настолько живо это было в ощущениях, что, казалось, кожа горит от его неистовых поцелуев и тело ноет от бурных метаний.

Так за минуту до пробуждения она была самой счастливой женщиной на свете.

Тем горше было осознание яви.

Кроме того Кассандру мучило, угнетало, терзало то обстоятельство, что все же именно она бросила любимого. Ей стало казаться, что был какой-то шанс, который она упустила, стали представляться возможности, на которые стоило уповать. Она тосковала по Хоакину настолько, что готова была обречь себя на его презрение ради возможности быть с ним. Ее воспаленный рассудок рождал столько допущений, уступок и компромиссов, о которых человек в своем уме и с чувством собственного достоинства и слушать бы не стал.

А ведь только этим Кассандра и коротала время до очередного сладостного сна.

Женщина бесцельно бродила по квартире

Рамона в убийственной тишине и представляла, как много она могла бы стерпеть от Хоакина, лишь бы осязать его ночами.