Таня кивнула.

– Все, пошли дальше. Мне нужно твое перо. Петр Симонович тебя хвалил очень. Может, зря. Но давай попробуем. Только опыт критерий истины.

Таня кивнула.

– Вообще-то сам Петя пишет не очень, на тройку с плюсом, но вкус у него явно есть, и людей он верно оценивает.

Таня опять кивнула.

– Еще раз кивнешь, пойдешь к Лере вторую порцию слез чаем запивать, – сказал он ровным голосом, как будто предложил ей удобнее расположиться в кресле.

Таня вздрогнула и суетливо попыталась исправиться:

– Я постараюсь, хотя про промышленный дизайн мне писать не приходилось. Но в целом современный авангард я улавливаю. Хотя и не люблю, если честно.

– За честность спасибо, но при чем тут промышленный дизайн? И авангард твой?

– Он не мой. Это мировой тренд.

– Согласен. Но на вопрос ты не ответила.

– Ну как же? Вам ведь нужна статья про ваше хобби?

– Какое хобби? – В его глазах было искреннее непонимание. – Ты про что, дитя мое?

– Я про железные экспонаты, которые занимают весь этаж.

Игорь Лукич молчал. Таня решила, что он сражен наповал ее проницательностью, и продолжала победно:

– Конечно, это можно подать очень эффектно, как бегство от рутины бизнеса. Что есть бизнес, который тянет вас вниз, на грешную землю, а есть эта железная инсталляция, которая весит тонну, но поднимает вас вверх, к небесам, как железные крылья. Это пока вчерне, я потом лучше напишу. Сейчас это первое, что приходит в голову. Просто наброски.

– Стоп! Какая железная инсталляция? Какой этаж занимает?

– Этот. Второй то есть. Ну железо вдоль всего этажа…

– О господи! Лера, – закричал он, – дай нам коньяк! Я с ценителями современного искусства на трезвую голову говорить отказываюсь.

Но Лера не подала ни коньяка, ни признаков жизни. Видимо, она поняла, что это просто фигура речи. Наверное, она привыкла к ложным вызовам и не реагировала на них. И правильно сделала, потому что Игорь Лукич больше про коньяк не вспоминал. Вместо этого он спросил:

– Так, значит, инсталляция? И ты мне нужна для того, чтобы прослыть культурным человеком? Меценатом, коллекционером, куратором каким-нибудь гребаным?

Таня замерла. Кивать она уже боялась, а говорить не решалась. Просто безвыходное положение какое-то. Кажется, она уже успела сказать что-то лишнее, совершенно неуместное.

– Как ты сказала? Значит, я решил сбросить с ног путы бизнеса, тянущие вниз, и воспарить вверх на этих, как ты сказала, железных крыльях? Пошли!

Он решительно вышел из кабинета, Таня вприпрыжку за ним. Игорь Лукич тыкал пальцем в какую-нибудь железку и спрашивал:

– Это что?

– Ну… фигулина такая.

– Точнее!

– Вроде как конус.

– Думай!

– Воронка?

– Правильный ответ! А это?

– На бидон похоже. Ой, нет, на флягу. Простите, я не различаю.

– Не важно, зачет. Уже два правильных ответа. А это?

– Типа тазика. Точно, тазик, только большой.

– А теперь скажи мне, милая девушка, это что надо сделать с мозгами, чтобы, глядя на бидоны, фляги и тазы, назвать все это инсталляцией? Это до какой же степени надо мозги про… – он запнулся, и Таня была ему благодарна за то, что он деликатно проглотил матерное слово.

Игорь Лукич виновато улыбнулся.

И Таня улыбнулась в ответ. Ей стало вдруг легко с этим резким, жестким и властным человеком.

* * *

Вернувшись в кабинет, они заняли прежние места: Таня в кресле, превышающем ее размеры в три раза, а Игорь Лукич заполнил собой все остальное пространство, непрерывно двигаясь по кабинету, как и положено шаровой молнии.

– Да, забыл предупредить, если еще раз назовешь мой бизнес путами и гирями, вылетишь отсюда, аки бабочка. Это не обсуждается, просто усвой. Это обязательное условие нашей работы. Я делаю сыр, запомни это, и ничего важнее сыра в моей жизни нет и быть не может. Те «тазики и бидончики», что ты видела, – это фрагменты оборудования для производства сыра разных времен и народов. Это коллекция, которой равных нет. Усвоила?

Таня кивнула.

– Вопросы есть?

– Есть. Так что я должна делать?

– Буковки писать, слова из них составлять. Желательно осмысленные.

– Спасибо за исчерпывающую информацию. Все сразу прояснилось, – робко пошутила Таня. – А буковки о чем должны быть? Я так поняла, не про эту коллекцию.

– Догадливая, – похвалил Игорь Лукич.

– Тогда о чем?

– Не о чем, а о ком. Я пока еще лицо одушевленное. Хоть и не одухотворенное, как ты успела заметить. Живу без инсталляций, аки медведь.

– Значит, о вас.

– Да, обо мне. Пусть это не скромно, но, заметь, вполне логично. Зачем бы я стал тебе платить, если бы ты о других писала? Короче, будешь заправлять чернила из моего кошелька и рисовать буквы обо мне. Нормальный план?

– Я чернилами не пишу, я на компе печатаю. Но не суть. Что именно я должна написать?

– Биографию. Мою, разумеется. Родился, женился, развелся, и так несколько раз.

– Ну, положим, родились вы единожды.

– Это как сказать… Вот умру точно единожды. Что скажешь, милая девушка? Берешься? Вопросы есть?

– Вопросов нет, все понятно, – и Таня постаралась изобразить на лице готовность к трудовому подвигу.

А что такого? Все великие люди имеют свои биографии. В советское время даже книжная серия такая была – «ЖЗЛ», что означало «Жизнь замечательных людей». Многотомный сборник биографий верных сынов Отчизны в виде художественной прозы, по роману на каждого. Эта серия пережила страну. После СССР маховик «ЖЗЛ» не сбавил обороты, поменяв только критерии, по которым отбирались герои этой серии. Наверное, Игорь Лукич ждет от нее чего-то подобного – прижизненного причисления к лику «замечательных людей».

Какие-нибудь бездельники типа Бенджамина Франклина или Рокфеллера сами свои автобиографии писали, но у нас это как-то не прижилось. То ли некогда нашим замечательным людям было, то ли боязно. Сегодня написал про свое восхождение к славе, а завтра оказался космополитом, и вся твоя автобиография оказалась приобщенной к материалам следствия. Не успел себя поэтом возомнить, как срок за тунеядство впаяли. Думал, что армией командуешь, а потом простой майор тебя в застенках выть заставит. Нет, наши люди автобиографий не пишут. И только после смерти на историю их жизни появляется спрос. Покойник не может дискредитировать свою биографию, замарать ее неблаговидным поступком. Поэтому «Жизнь замечательных людей» всегда посвящалась замечательным, но исключительно мертвым людям. Выходило, что только умерший человек может быть окончательно и бесповоротно замечательным.