В Кадисе лишних ослов продали. Остались только два — один Рубена, обыкновенный серый ослик, другой — Иуды, но этот был особенный, белый. Два юноши стояли на берегу. Когда приятный ветерок унес корабль и они потеряли его из вида, братья отправились в обратный путь, но красивый белый осел то и дело падал под тяжестью Иуды. Рубен осмотрел животное. „Мне так тяжело на сердце! Думаю, ослику не под силу гнет разлуки!“ — сетовал Иуда. „Дурень ты! — ответил ему Рубен, известный своим трезвым взглядом на вещи. — Осел болен. Мы продадим его. За шкуру хоть сколько-нибудь денег выручим. Что-то добавим и купим другого вместо него“. Однако Иуда, скорее добросердечный, чем рассудительный, возразил: „Как же мы продадим его шкуру, если живой он? Как можно! Ну, а если я дурак, тогда уезжай один! Я же поеду к доктору!“ Рубен расхохотался: „И зачем ты поедешь к доктору? Разве больной осел — это ты?“ Иуда уже кричал: „Я осла отведу!“ Но Рубен продолжал насмехаться: „Себя, что ли? Ослу — доктора? Но доктор-то не осел!“ Иуда бросился прочь, увлекая за собой больного осла. „Ступай, уезжай один! — кричал он. — Проживу и без тебя! Не поеду с тобой!“ Рубен сел на своего осла и потрусил в другую сторону, да еще прокричал, обернувшись назад: „Ты так же глуп, как и осел твой! Ослиный король!“ Словом, Рубен возвратился в Кордову. А Иуда из-за приболевшего осла остался в Кадисе. Осла вел под уздцы мальчонка. Так и шли они через город: впереди мальчик, за ним осел; Иуда, оглядываясь по сторонам, плелся сзади. Уже и последние дома остались позади, когда мальчик остановился: „Вон там! Вон тот дом!“ К дому вела узкая дорожка. По обе стороны от нее оливковые деревья и множество полевых цветов. Перед домом стоял бородатый старик. Узнав, что хозяин осла — сын Самуила бен Иосифа, он низко поклонился и долго молчал. „Не знаю, — сказал он наконец, — но надеюсь, что и моих познаний хватит, чтобы вылечить осла. Мне известна ученость твоего отца, я глубоко его почитаю. Его ученость проницала бесконечное. Я же всего-навсего ищу простые решения в пределах тела, то есть конечного. Одним словом, я постараюсь! Но если меня не обманывают глаза, душой и ты никак не ниже отца своего, и потому я был бы рад, если бы ты почтил мой дом и остался здесь, пока осел твой болен“. Дочь старика, бледноликая красавица, омыла ноги Иуды. А что это был за дом! Иуда таких еще не видывал! Сколько животных, самых разных! Как те, кого Ной принял в ковчег свой и потом отпустил на волю. Сколько их было — не перечесть! В одной комнате гонялись друг за дружкой обезьяны; в углу лениво растянулась большая дикая кошка. Над ними на длинных прутьях раскачивались, щебеча, красные, желтые, синие птицы, а вокруг порхало множество лесных птиц — дятлы, синицы, скворцы, сороки, совы, а еще полевые воробьи без числа, филины и дрозды, и еще в клетке тридцать горлиц и тридцать голубей; и красноголовый сорокопут. И певчая птичка славка, меньше воробья, и чиж, ястреб-стервятник и зяблики. В другой комнате, в особом помещении, жил крокодил и, отдельно от него, кобра; она как раз дремала, красиво свернувшись, а еж лизал ее голову; но еще были здесь ящерица с зеленым брюшком и жук-олень с жесткой спинкой, мухи, клопы, блохи, вши и бесчисленные многоножки. В третьей комнате обитали собаки, большие и маленькие, шесть косуль и семь козлят, три серны и шнырявшие у них между ногами ласки; а также несколько хорьков и белок с пушистыми хвостами. В четвертой комнате был устроен бассейн, где плескались рыбы, иглистый скат, плоская камбала, страшная черная камбала, симпатичная морская звезда? и карп, лещ, судак, форель, голавль? и елозивший по самому дну пескарь, и осьминог, и медуза — приятная, словом, компания! А на кромке бассейна устроились пара аистов, дикие утки и гуси, журавль и белая чайка. Иуда был потрясен. Словно оказался именно в том месте, которое всегда искал. Я пришел сюда, как будто во сне! Каждый день мой стал истинным чудом, право! И был я спокоен, потому что осел мой совсем выздоровел, окреп. А в пятой комнате, в ужасной вони и кошмарном гаме, у окна сидела бледноликая девушка. Золотой нитью она вышивала по тонкому шелку разные растения. Только растения. И я многому научился у старца. Узнал, что в зубах у кобры скрыт яд, с помощью которого можно вылечить моровую язву, а из печени ежа, если ее высушить, растереть и старательно смешать со слюдяной пылью, получается отличное снадобье, которое годится для лечения осла. Узнал я также, что экскременты попугая хорошо помогают от зубной боли, а если жгучей жидкостью, извергаемой каракатицей, смазать корове зад, легче пройдет отел. „Беспорядок?! — перекрывая шум и гам, надрывался старик. — Богом установленный порядок, вот что это!“ Но Иуда с удовольствием сидел и подле бледноликой девушки. Девушка поднимала на него глаза: „Ты спрашиваешь, Иуда, зачем я день-деньской сижу над этими вышивками? Сама не знаю. Ведь люди, которые их носят, все умрут, и вместе с телами их обратятся в прах и шелк, и золотые нити! Я думаю, лучше бы я вышивала ветры, вот что я думаю, и тогда все бы видели мои рисунки, любовались, как повсюду светло и легко трепещут вокруг нас в поднебесье бесчисленные стебельки и плети, цветы и бутоны моей души!“ Вот так красиво она говорила, именно так. Иуда попросил ее в жены, и она все поведала ему о растениях. „А потом старый наш отец умер, и остались мы среди животных вдвоем“. И жили счастливо. Иуда записывал в большую книгу все, что испытал сам, что знал уже и чего не знал, что оставалось для него великим вопросом. Он и не заметил, как народились у него четыре девочки, ведь и животные тоже постоянно размножались. Как-то хозяин прихворнувшего быка к слову рассказал, что орды Тарика[23]переправились через море и это грозит большими бедами. И однажды ночью Кадис запылал. Животные вопили, стонали, ревели, визжали. Только крокодил оставался спокоен, правда, и он лениво приоткрыл один глаз. От пламени горящего города в доме было светло, и дочери Иуды плакали, хотя здесь, среди животных, они никогда ничего не боялись. Вот только тени зверей на стенах, их мы очень боялись! Дикая кошка, выскочив на крышу, сердито мяукала. И какая-то закопченная тень остановилась возле нашего дома и крикнула: „Останешься ли ты здесь, Иуда, или убежишь тоже, живи отдельно, отдельно от нас! Не навлекай несчастья на остальных бедных иудеев!“ — „Но почему?“ — крикнул в ответ наш отец, ничего не понимая. „А разве не ты выдал Тарику тайные военные планы визиготов?“ — все еще задыхаясь выкрикнул незнакомец и побежал дальше, надеясь спастись. Но наша мать была так спокойна! Она переходила из комнаты в комнату, сперва отворила клетку, где были горлицы и голуби, и сказала им: „Летите!“ Потом выпустила всех лесных и полевых птичек. Выпустила обезьян, и они закувыркались в багряной ночи. Змея выползла за дверь и бесшумно исчезла с наших глаз. Серна устремилась на север, поскакали в разные стороны кузнечики, быстро расползлись насекомые; у кого были крылья, улетели прочь. Только крокодил уперся было, но мама до тех пор не давала ему покоя, пока и он не выполз, наконец, наружу; огляделся, определил, где находится, и направился в ту сторону, где были его родные края, дельта Нила. Когда остались только безмолвные рыбы, посмотрела прабабушка на прадедушку и сказала: „Теперь мы можем уйти!“ Они навьючили скарб наш на белого осла, и семья тронулась в путь. К дяде Рубену, в Кордову. Конечно, следует знать, что, когда в Кадисе ночь, в Багдаде уже светает. И кому бы могло прийти в голову, что в это самое утро выйдет из Багдада Шапрут, вечный бродяга, он и сам не знал в точности, куда держит путь. Шапрут человек молодой, все свое имущество несет на спине. Шапрут не способен две ночи подряд класть голову на одну и ту же подушку. Он — тот, кого можно встретить на любой дороге. В его глазах горит внутренний огонь, его веки от песка, от яркого солнца воспалены, красны и гноятся. Откуда пришел ты, Шапрут, и куда идешь? Не знаю. Куда придется. Куда ветер дует. По-моему, это самое верное направление! Только напрасно он отмеривает версту за верстой, земля — тогда он еще не мог этого знать — земля-то ведь круглая, и сколько бы он ни шел, от себя ему не уйти, и потому нет на свете такого места, где бы нашел он то, что ищет. Шесть лет спустя пришел он в Кордову. И не только на ночлег попросился, но и руку старшей дочери Иуды попросил. Может, здесь оно, это место? Две ночи подряд спали молодые вместе. И два дня подряд Шапрут рассказывал, не умолкая. Его сказания пока опустим, как-нибудь в другой раз. А потом ушел Шапрут и отсюда. И никакого другого следа по себе не оставил, кроме семени своего. Через несколько месяцев семя взойдет, и тогда мы вступим уже во второй круг. Потому что история эта из семи кругов состоит. О шести кругах рассказал мне мой дедушка, а седьмой круг — это уже наше время. Первым был круг Руфа, круг красоты, и он уже закончился — закончился крахом. Красота окончательно затерялась в волшебных сказках Шапрута. Второй круг, к которому мы подходим сейчас, есть круг разума, и в сказочном хмелю этого круга зачат был Часдаи ибн Шапрут, дальний наш предок. Видишь? Врата уже открыты! Это слова самого Часдаи, так он рассказывал своему внуку. Он верил, что разум открывает верный путь к счастью, потому что не ведал того, чего не ведал и мой дедушка и что знаю теперь я: за вратами, отворяющимися одни за другими, только глухие стены, и нигде нет выхода из каждого круга, и все возвращается на круги своя. Но я продолжу так, как рассказывал Часдаи. Он поведал нечто важное о своем рождении. Родился он, когда его мать была на седьмом месяце, и остался жив. У младенца было семь зубов, семь волосков и такая огромная голова, что его мать скончалась родами. В семь лет Часдаи говорил на семи живых языках. В четырнадцать лет на семи языках писал стихи.