Снайперское движение в Красной армии началось в самые горькие дни войны, осенью 1941-го, на Ленинградском фронте. Оно не было спущено сверху, пошло от тех стрелков, которые, как Владимир Пчелинцев, занимались стрельбой еще до войны и теперь имели возможность хоть в чем-то насолить немцам, взявшим Ленинград и его защитников в безжалостное кольцо. Вскоре движение оценили в верхах, началась большая кампания и в прессе, и в войсках. Профессия становилась модной.

Владимир Пчелинцев, как считается, стоял у истоков движения. Через год после того, как под Невской Дубровкой он открыл свой боевой счет, в Нью-Йорке Пчелинцев вспомнил осенний день 1941-го и «срывающийся тихий голос комбата: „Давай!“ До немецкого солдата, вышедшего к Неве с ведром за водой, было 400–450 метров — расстояние, с которого на снайперском полигоне Володя бил без промаха. А теперь, когда он поймал на мушку подошедшего к воде немца, руки у него дрожали. И вдруг он „понял, отчетливо понял, в чем дело — сейчас, на глазах у всех, убью человека“. Приказав себе отбросить сентиментальность и вспомнить убитых и раненых советских людей, которых он столько повидал с начала войны, Пчелинцев выстрелил[68]. К упавшему немцу кинулся второй, и комбат уже орал во весь голос: „Давай второго! Слышишь, Пчелинцев, второго, говорю, бей!“ Вскоре Володя стал популярной личностью, в части появились корреспонденты. Письмо Пчелинцева снайперу Вежливцеву — вызов на соревнование — и ответ Вежливцева напечатали во фронтовой газете. Включились другие снайперы. Стали писать о социалистическом соревновании снайперов (в СССР социалистические соревнования были очень популярны в любой сфере жизни). Снайперы делились опытом, рассказывали свои истории. Фронтовые газеты перепечатывали материалы друг друга. Центральные газеты перепечатывали материалы фронтовых. Движение росло. Начали проводить слеты снайперов.

„Пока немецкая армия до 1940 года продолжала использовать старые довоенные оптические прицелы, Красная армия развивала современное снайперское оружие и готовила огромное количество снайперов. Русские снайперы действовали в одиночку, командами из снайпера и наблюдателя, снайперскими парами или даже целыми отрядами, в которых было до шестидесяти снайперов“[69]. По мнению немецкого снайпера — автора этого отрывка, его русские коллеги доставляли немцам много беспокойства еще в самом начале войны, а уж в 1942 году, когда война приобрела более статичный характер, стали настоящей бедой. Автор сильно преувеличил, однако цитата свидетельствует о страхе перед советскими снайперами.

С развитием снайперского движения меткие стрелки — а их, благодаря Осоавиахиму, было в армии немало — увидели, что могут играть на войне не менее важную роль и стать армейской элитой, не хуже чем летчики и танкисты: им обеспечена поддержка, дело только за снайперской винтовкой (наибольшей популярностью пользовалась винтовка Мосина с четырехкратно увеличивавшим оптическим прицелом).

В конце 1941-го наконец получила свой шанс „работать по специальности“ на войне 48-летняя ленинградка Нина Петрова. На фронт она, инструктор по физкультуре и спорту общества „Спартак“, мастер спорта, тренировавшая ворошиловских стрелков, пошла санитаркой: больше ни в каком качестве не брали и вообще долго не хотели брать в армию из-за возраста. А Петрова, оказавшись вблизи передовой, защищая родной город, ждала возможности доказать, что, хотя ей уже под пятьдесят, она, собиравшая до войны толпы зрителей в тирах, должна быть на войне только снайпером и больше никем.

Наконец ей попала в руки снайперская винтовка, и командир разрешил „в свободное время“ — сколько его у санитарки в медсанбате? — „охотиться“. Вот когда командиры поняли, что за человек имеется в их распоряжении. С этого момента и до своей гибели Петрова обучала солдат снайперскому делу на фронтовых курсах, водила их стрелять на передовую и, конечно, „охотилась“ сама[70].

Тысячи простых солдат, не учившихся до войны стрельбе в Осоавиахиме, учились на фронте и мечтали о снайперских винтовках, выпуск которых наращивали всю войну. Освоила эту профессию и Лида Ларионова, простая деревенская девушка, до недавних пор и не слышавшая слова „снайпер“. Ни десятилетку, ни снайперскую школу она не заканчивала и о таких сложных предметах, как баллистика, не имела никакого понятия. Выучилась, как и ученики Нины Петровой, на фронтовых курсах.

Лиду призвали в армию в сентябре 1942 года. Ее большая деревня, в 30 километрах от поселка Бабаево Вологодской области, была очень бедной — как бывают только деревни на севере. Ничего, кроме картошки и брюквы, в доме не было. Хлеба — ни кусочка, он давно уже стал деликатесом. Провожая Лиду, мама сварила ей на дорогу картошку в мундире, дала еще с собой сушеной картошки и сушеной брюквы — их заготавливали и сдавали на фронт как налог. Все это мать завязала в платок и положила узелок в корзинку вместе с Лидиным единственным приличным платьем. Больше положить было нечего[71]. Младшая сестра Лиды Афанасия, Фая, еще подросток, пошла провожать сестру в военкомат, в большой поселок Бабаево — 30 километров пешком. В Бабаеве ждала тетка, она пошла с девчонками в военкомат и по дороге плакала. Фая никак не могла понять этих слез, уверенная, что война долго не продлится и Лида вернется героиней» Вообще-то она сестре завидовала.

Попасть на фронт Фая тоже отчаянно хотела, но по возрасту ей было рано. Зато она годилась на трудовой фронт. Бабаево попало в прифронтовую полосу, и Фаю, которой было всего четырнадцать лет, вместе с другими подростками забрали на работу — помогать фронту. Фая любила учиться, но с этим пришлось подождать. Подростков отправили на рубку и перевозку дров, которыми отапливали маленькие паровозы, обслуживавшие фронт. Кочегарили на паровозах тоже подростки. Спали они на полу, кормили так плохо, что истощенные мальчишки и девчонки быстро выбивались из сил. Выдавали иногда черное мыло, которым они мыли только волосы: на тело мыла жалели, мылись овсяной мукой. У Фаи были валенки, но все залатанные, дырявые. Бомбили страшно, и под бомбежкой лошади кидались бежать сломя голову. Запомнилась ей одна бомбежка, когда, лежа на земле в березках, она все говорила про себя: «Господи пронеси!» Молитв не знала, а то бы помолилась. Наводили ужас волки, которых в тот год было очень много. Лошади, почуяв волка, несли как сумасшедшие, и сердце у подростка леденело от ужаса. Фая ненавидела волков больше, чем немцев. Немцы, когда она их увидела вблизи, вызывали скорее жалость: в Бабаеве было видимо-невидимо пленных в тот первый год войны — совершенно не готовых к русской зиме, «в тонких шинелях и шапочках», истощенных, больных. Дети носили им клюкву — немцам она нужна была от цинги, и они давали за клюкву табак. Как принесут дети клюквы, немцы вставали в очередь, спокойно, без давки. Многие из них остались здесь же, на большом немецком кладбище рядом с Бабаевом[72].