Один из полицейских поскреб под подбородком и сказал:

— Придется нам арестовать вас.

— Арестовать? — вскричала первая старушка. — После всего, что мне пришлось пережить?

В камере, куда ее посадили, она трясла решетки, барабанила в дверь, швырнула надзирателю в лицо миску с едой.

— А записывать я начала только через много лет! — кричала она. — Я годы напролет терпела!

В заключение судебного заседания судья предоставил ей слово.

— Я ее предупреждала. Что мне еще оставалось делать? — спросила она.

Судья взглянул в свои бумаги и промолчал.

— Ну что?

ДВЕ СТАРУШКИ.

По ночам они лежали без сна в одной большой кровати, в пронизанной сквозняками мансарде, широко раскрыв глаза, в страхе перед смертью.

Одна была высокая, толстая. Вторая — маленькая и сухонькая — лежала рядом с первой, свернувшись калачиком.

В темноте при любом шорохе они думали: «Вот она». Они крепко прижимались друг к другу, целовались, осыпали друг друга ласками с такой же страстью, как и пятьдесят пять лет назад. Но это не помогало. Ничто не помогало. Смерть кружила поблизости, бродила ночами по их мансарде.

— Интересно, а она не слепая? — спрашивала тихонько одна из них. — Может она нас так запросто увидеть?

— Понятия не имею, — отвечала другая. — Я думаю, она как-нибудь по-другому устроена, не так, как мы. А как именно, не знаю.

С каждым днем они становились все бледнее от недосыпания, щеки их ввалились.

Как-то ночью одна из них не выдержала. Скрипнула половица, и старушка закричала:

— Мы тут!

— Тс-с! — сказала другая.

Внезапно сделалось очень тихо.

— Ты чего кричала? — прошептала вторая старушка.

— Не знаю, — прошептала первая. — Такое было чувство… словно что-то мной овладело.

Долгие часы лежали они и ждали. Но им так и не пришлось умереть в эту ночь.

Так продолжалось месяц за месяцем. Все чаще кричала одна из них по ночам: «Мы здесь!», — все громче становился скрип и треск вокруг них. Иногда они утверждали, что слышали некий глуховатый голос, бормотавший: «Ну, где же они? Где они там попрятались?»

Когда одна из них выходила за покупками, люди говорили:

— Ну чисто привидение.

— Ну, для привидения она тучновата.

— Ну, значит, тучное привидение. Бывают же тучные привидения?

— И то сказать. Привидения бывают довольно тучные. Что правда, то правда.

Вторая не переступала порога. Днем она ползала по полу, искала следы смерти: отпечатки ног, переставленные вещи, запахи. Но никогда ничего не находила.

Вот так, по каплям, будто выдавливаемая чьей-то уверенной рукой, вытекала из старушек жизнь.

ДВЕ СТАРУШКИ жили в деревне, в маленьком домике, в стороне от проезжих дорог.

Первая старушка неустанно пыталась сделать вторую счастливой.

— Ну, теперь ты счастлива? — то и дело спрашивала она.

Но вторая старушка всегда только качала головой.

— Все никак?

— Нет.

Первая старушка впала в уныние, ссутулилась, кожа ее приняла серый, внушающий тревогу оттенок. «Наверно, я вечно все не так делаю, — думала она. — Может быть, счастье есть нечто ужасное, а я ее на это толкаю…»

Как-то раз вторая старушка заметила, какой у первой скверный вид. После некоторого раздумья она сказала:

— Ты знаешь, что-то мне вдруг так хорошо стало!

И она пустилась в пляс длинными, судорожными прыжками.

После этого они молча сидели друг напротив друга.

— Ну, теперь-то ты счастлива? — тихо спросила первая старушка, когда наступил вечер.

— Да-да, все еще. Смотри-ка, — сказала вторая. И она вскочила с места и заплясала на разъезжающихся ногах, с разметавшимися по лицу волосами. Она налетела на стулья и неловким движением смахнула со стола вазу. И, задыхаясь, с посиневшими губами выкрикнула:

— Ну, видишь?

Вскоре после этого она умерла.

Под ее подушкой первая старушка нашла записку: «По правде сказать, я всегда была счастлива. Все благодаря тебе. И когда я говорила „нет“, я имела в виду „да“. Поверь мне. Прощай, лапочка».

Первая старушка пошла на кухню и достала из ящика хлебный нож. И замахнулась было, чтобы воткнуть его в грудь второй старушки, с левой стороны. «Однако чего я этим добьюсь», — подумала она, царапая ее платье кончиком ножа.

Она покачала головой, поцеловала вторую старушку в губы и положила нож обратно.

ДВЕ СТАРУШКИ.

Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы. Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.

Но вот однажды вечером одна из них сказала:

— Не знаю даже, как и начать.

— Да не надо, — сказала вторая старушка. — Я и так знаю.

— Но я… — сказала первая старушка.

— Да-да, — перебила вторая старушка.

И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга. Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.

А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.

Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться или, вернее, хорошенько подумать наперед.

Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. «Сами виноваты», — бормотали они.

Они стучали себя пальцем по лбу.

«Дурехи, — думали они. — Безмозглые, бестолковые дурищи».

Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.

Две маленькие старенькие старушки.

ДВЕ СТАРУШКИ.

Одна старушка сказала как-то вдруг (раньше им не приходилось обсуждать такие вещи):

— Когда я буду лежать при смерти, пусть у моей постели поет небольшой хор, а съесть бы я хотела пудинг с итальянской колбаской. И еще, если можно, хорошо бы гудение шмеля за окном. Трудно будет, конечно, все это устроить. Но уж больно мне хочется. Ладно, там видно будет.

Вторая старушка начала приготовления. Вместе с двумя стариками, жившими этажом выше, она организовала маленький хор. Она набила морозилку пудингом с колбасками. Еще она ловила шмелей и рассовывала их по банкам с медом и листиками салата. Это было самое трудное. Шмели очень скоро умирали.