litbaza книги онлайнИсторическая прозаМир тесен. Короткие истории из длинной жизни - Ефим Шифрин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 41
Перейти на страницу:

Именно в этот дом, который снимала несколько лет семья Аксаковых, не имевших московского жилья, его привел историк Погодин. К тому времени за плечами у Николая Васильевича уже были «Вечера на хуторе близ Диканьки», и в одну из литературных суббот, как рассказывают справочники, ему устроили радушную встречу…

* * *

Павел Брюн:

Жизнь двухэтажки в Малом Ивановском изменилась куда круче, чем с появлением в ней студентов циркового училища, консерватории и иже с ними:

Миша женился! И привел в дом свою избранницу.

Пропущу описание издержек брака, случившегося от больших комплексов и от стесненной жизни: тяготы плотного проживания с многочисленной и не особо здоровой родней стремительно и неотвратимо сделали свое дело. И довольно-таки быстро «любовная лодка разбилась о быт», — как говорил поэт…

Спустя несколько месяцев Миша твердо решил развестись. Но пойти в загс, поставить штамп о разводе и выписать «любовь своей жизни» с положенных ей квадратных метров — было и затруднительно и как-то… не очень прилично, что ли.

И Миша возжелал драматического финала, за постановкой которого и обратился к Вале Гнеушеву, уже в ту пору проявлявшему недюжинные склонности к режиссуре.

Решение, работа над которым была хорошенько сдобрена токайским с кассисом, возникло довольно быстро: Валя предложил Мише «сойти с ума».

— То есть как?! — спросил Миша (который, кстати, служил еще и водопроводчиком в ЖЭКе и убоялся по причине внезапного безумия лишиться стабильной и весьма хлебной работы).

— Все просто! — ответил Валя. — Все происходит локально. Тихо. По месту жительства. Без буйства и без «Скорой помощи»!

— Это как?! — не унимался непонятливый водопроводчик.

— Блядь! Тупой, что ли?! — взбесился Валя. — Отмочи какую-нибудь безвредную, но масштабную хуйню, после которой твоя благоверная напугается — и ее отсюда как ветром сдует!

— Квартиру, что ли, затопить? Или газу напустить, чтоб навоняло, но без жертв?… — профессионально и с опасной готовностью поинтересовался Миша-водопроводчик.

— Я те, блядь, затоплю! Я те навоняю! Мудак!!! А жить где?! — жестко осадил его дальновидный Режиссер.

— А что же делать? — поник водопроводчик.

— Фантазию включай! — повелел Валя.

…Через несколько дней фантазия водопроводчика Миши включилась на всю катушку.

Поздно вечером, когда вся коммуналка собралась на общей кухне за приготовлением вечерней трапезы, а у Вали с Фимой был обычный набор гостей, Миша пришел с работы. Но пришел далеко не так, как обычно. На нем были надеты болотные охотничьи сапоги «в пояс», брезентовый плащ и рыбацкий шлем… А на горбу он, обладая силой недюжинной, нес бильярдный стол «1/4», с полным набором шаров и киев. При этом Миша был трезв как стеклышко. Глаза его были устремлены куда-то вдаль, шаги же были тяжелы, как поступь Командора из известной «маленькой трагедии».

Ложки-поварешки жильцов коммуналки одновременно рухнули в кастрюльки. Их корявый аккорд добавил слезного диссонанса в и без того гнетущую и тревожную картину.

Неподдельно напуганные соседи, подхватив с собой недоваренный харч, разбежались по своим клетушкам и затихли.

Замысел Режиссера в сочетании с глубоко продуманной и прочувствованной интерпретацией исполнителя заглавной и единственной роли возымел желанный эффект.

Мишина супруга, у которой внезапное безумие ее половины не вызвало ни малейшего сомнения, в тот же вечер действительно сбежала в неизвестном, да, в общем-то, и никого не интересовавшем направлении.

Бильярд занял достойное место посреди кухни, между четырьмя или шестью газовыми плитами. Мы с Валей и Фимой в свободные вечера катали шары. Миша играть на бильярде не умел, да и учиться не стремился. Он, как я заметил, даже как-то сторонился им же раздобытого и принесенного в дом тяжелого стола с шарами и киями.

Жизнь на Малом Ивановском вернулась в прежнее русло.

Как и прежде, Миша, в кровной связке с Йоней и Перхайзей, исправно поспешал на трубный зов пожилой родственницы, а также чинил краны, пробивал засоры, менял прокладки.

И, кажется, все-таки тосковал по ушедшей любви…

* * *

Мой отец никогда не поддавался моему случайному переименованию, никогда не осуждал меня, но и никогда не обращался ко мне в письмах по имени, прижившемуся на эстраде. Сейчас уже поздно оправдываться и объяснять, что ничего серьезного за этим событием не стояло. Домашнее «Фима» легко превратилось в полное «Ефим», и я до поры совершенно спокойно относился к обоим своим именам, пока новое имя не перекочевало в афиши, а после первых эфиров окончательно вытеснило данное мне родителями.

Мое попустительство и огорчительное для отца легкомыслие аукнулись мне однажды в Твиттере на страничке Нахима Шифрина. В ответ на одну опубликованную фотографию какой-то человек написал: «Вылитый папаня!»

Папаней неведомый мне фолловер, разумеется, полагает Ефима…

* * *

Мне страшно повезло: мой брат играет на кларнете. Вернее, он играет на пианино, на тромбоне и на всех духовых инструментах сразу. Еще точнее: мой брат — военный дирижер.

В нашем доме всегда жила музыка. В пластинках, которые слушал папа. В песнях, которые пела мама. И даже в гаммах, которые мы играли по очереди, потому что в музыкальную школу в таежном поселке Сусуман мы поступили в один год: мама, Элик и я.

Потом Элик, намыкавшись с военными оркестрами, сильно удаленными от Москвы, уехал в другую страну, мама и папа умерли, а я, как вы уже знаете, стал писать эту книгу. Ах да! Еще была Рига! И оперный театр. И еще был концертный зал «Дзинтари» недалеко от нашего дома в тишайшей Юрмале, куда мы перебрались в середине шестидесятых годов из заснеженной Колымы.

Там, в Майори, в большой гостиной нашего дома, под аккомпанемент брата я пел про «резвого, кудрявого мальчика» из «Свадьбы Фигаро». Я знал все оперы, которые Элька проходил в музучилище, и симфонии, которыми он дирижировал в консерватории, слушал «вживую» молодых Кремера и Образцову и одним памятным летом даже подружился с сыном знаменитого дирижера Кирилла Кондрашина.

Мои музыкальные вкусы, конечно, во многом определил старший брат Самуэль, но мимо него, к сожалению, прошла другая музыка, отсчет которой, кажется, принято вести с первого концерта знаменитой ливерпульской четверки. Я знал про Стравинского и Гершвина. Мне были знакомы имена Хиндемита и Бартока. Я понимал значение Шенберга и Берга, но совершенно не чувствовал музыки, которая собирала слушателей под сводами стадионов, но, к сожалению, отдалила меня от многих сверстников.

* * *

От Павлика Брюна и Вали Гнеушева мне перепало знакомство с Дюкой Бруни (дочерью знаменитого графика Ивана Бруни и по совместительству правнучкой Бальмонта), жившей в знаменитом доме художников на Нижней Масловке. Задолго до того, как словечко «как бы» стало целым дискурсом советской эпохи, Дюка довольно часто употребляла другой забавный мем — «типа». Когда предметом разговора становилось нечто, принадлежащее целому классу или группе явлений, тут же являлось и это «типа».

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 41
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?