{Он – не человек. Ты это знаешь. }

- Но и не бог.

Я покинул храм с тяжелым чувством. Наш разговор не привел ни к чему. Скажу больше – в какой-то момент мы чуть было не поругались. Смерть настаивала на том, чтобы по-прежнему хранить местопребывания моего сына в тайне даже от меня. От его родного отца… Интересно, что выросло из мальчика? Сколько ему сейчас? Те события имели место шестнадцать лет тому назад. Нет, чуть больше. Почти семнадцать. Ему тогда исполнилось около года. Значит, скоро моему сыну стукнет восемнадцать, если уже не… Я ведь так и не спросил, когда у него день рождения. Полубоги живут и взрослеют не так, как люди.

Город спал. Где-то стучала колотушка ночного сторожа, обходившего район. Где-то грохотали сапоги ночной стражи. Один раз я заметил, как за угол шмыгнула двуногая тень. Столица продолжала жить своей ночной жизнью, еще ничего не зная о своем будущем. О будущем вообще никто ничего не знает кроме того, что оно непременно будет. Не для всех, но будет. Это факт.

С главной башни ратуши долетел слабый удар колокола, я прибавил шагу. Час ночи! Тревоги тревогами, но потребности тела никто не отменял. Завтра утром в половине девятого мне надлежит занять свое место в приемной комиссии. А до этого – посетить утреннюю молитву, получить благословение настоятеля, написать пару писем и забежать к брату-библиотекарю, чтобы сделать заказ на парочку редких книг. Вечером никуда не пойду, посижу, почитаю. Может, отыщу ответы на свои вопросы.

По иронии судьбы, монастырь располагался буквально в двух шагах от Института Некромагии, на соседней улице, так что без захода на кладбище добраться до него было делом десяти минут. Темная каменная стена выросла передо мной, стоило одолеть изгиб узкой подгорной улочки. Справа и слева теснились невысокие частные домики, некоторые из них стояли необитаемыми и понемногу превращались в руины. Что поделать, близость к инквизиторам – не лучшее соседство. Горелым мясом у нас, конечно, не воняет и еретики не вопят, но все равно привычка – вторая натура.

Соваться к главным воротам смысла не имелось – брат-привратник, конечно, отопрет, но перед этим будет долго допрашивать, а утром непременно доложит о том, что брат Груви опять пропустил вечернюю молитву и полночи где-то шлялся. Конечно, отец-настоятель сквозь пальцы смотрит на мои «прогулки», но даже божественному терпению однажды приходит конец. Вот запрут меня в келье на месяц-другой в разгар учебного года, и что? А я в этом году курирую выпускной курс. Мне нельзя даже простудиться на седмицу.

Поэтому я сразу прошел мимо, сворачивая к калитке, которой пользовались чаще всего доносчики, не желающие, чтобы обвиненный в ереси сосед знал, кто донес на него отцам-дознавателям. Но сделал всего несколько шагов, когда сбоку у стены шевельнулась тень, и чей-то голос хрипло окликнул:

- Мастер Груви?

Я невольно чертыхнулся. Надо же! Старею, теряю хватку. Не заметить человека! С другой стороны, не упыря же упустил! И все равно…

Я развернулся на пятках, невольно хватаясь за пояс. Оружия инквизиторам не положено, но я вопреки статусу, если случалось выйти в город, цеплял к поясу фальшион*.

(*Фальшион – здесь большой, до локтя длиной, нож. Оружие студентов и простонародья. Згаш Груви, будучи некромантом, мог позволить себе носить короткий меч, но, приняв сан, вынужден был отказаться от права носить благородное оружие. Прим.авт.)

- Кто вы такой?

От стены отделилась стройная фигура в мужской одежде.

- Вы – мастер… магистр Груви?

Моим собеседником оказался юноша лет девятнадцати-двадцати. При свете звезд я мог рассмотреть его тонкое лицо с правильными чертами. Не скажу, что кого-то они мне напоминали, но…

- Да, это я. Могу я узнать, кто вы такой и что вам от меня угодно?

- Я, - он смутился, стрельнул глазами куда-то вбок, но тут же вскинул голову, как норовистый конек. – Меня зовут Родольф Беркана. Я – ваш сын.

Глава 2

ГЛАВА 2.

Спустившись до половины, он остановился, чтобы перевести дух. Сопровождавший его послушник почтительно поддержал старика под локоть:

- Отче?

- Ничего-ничего, - слабо отмахнулся тот. – Дойду как-нибудь! Сейчас только передохну.

Да, старость не в радость, особенно когда у тебя была бурная молодость. Когда тебе идет только третий десяток, кажется, что и сил полно и весь мир лежит перед тобой и открыты все пути-дороги. Ты идешь вперед, не замечая преград. Ты счастлив одним фактом своего существования. У тебя нет проблем – кроме тех, которые ты сам себе выбираешь. Ты делишь людей на друзей и врагов и между ними проводишь такую четкую границу, что сам собой гордишься. А потом…

Потом ты понимаешь, что не прошел и десятой части всех дорог и по некоторым тебе не пройти никогда, даже если начнешь жизнь сначала. Что есть вещи, которые тебе ни за что не успеть, проживи хоть двести лет. Что мир намного сложнее и кроме черного и белого, есть и другие цвета и оттенки, так что в глазах рябит. И границы не снаружи, а внутри твоей души. И тело… у тебя, оказывается, есть тело, которое требует заботы и внимания, и потребности которого в какой-то момент оказываются важнее, чем судьбы мира.

Вот и сейчас. Еще лет пять-семь тому назад он бы играючи одолел эти тридцать шесть ступенек вниз, а теперь замер на двадцатой, глядя во тьму, как в могилу. Руки дрожат. И колено ноет так, что хоть кричи. Стоять он еще может, а вот спускаться-подниматься уже тяжеловато.

- Все. Пошли.

Он выпрямился с усилием, отстранил послушника и продолжил спуск. Осталось всего около дюжины ступенек.

Допросный подвал располагался глубоко, так, что не имело смысла даже пробивать окна наружу. Тут спертый, пропитанный испарениями телесных жидкостей, дымом и кровью воздух застаивался, освежаясь лишь когда кто-нибудь отворял тяжелую обитую железом дверь, создавая небольшой сквозняк. Дополнительная мера воздействия – узник, попадая в атмосферу, пропахшую мочой, калом, потом, кровью, горелым мясом и дымом, сразу испытывал сильнейшее психологическое давление. Кроме того, тут царила кромешная темнота, а толща земли надежно глушила крики.

Нет, были и обычные допросные камеры, но эта предназначалась для особых случаев.