Кроме дивана в комнате стояла невиданная стеклянная мебель, немного: низенький столик, треугольная этажерка, уставленная какими-то мелкими штучками, а какими именно — не видно, подставка для аппаратуры, на ней — огромный серебристый телевизор и видеомагнитофон, тоже серебристый.

На паркетном полу — темно-синий ковер с мелким узором, прямо на ковре — персональный компьютер! Дома! Блин, разве так бывает, чтобы — дома личный компьютер?! Какое богатство!

«Диван все же кожаный», — подумала она чуть погодя.

Мягко спрыгнула с роскошного дивана, прошагала по мягкому ковру к этажерке. «Ха-ха! — усмехнулась она, разглядывая антикварный английский фарфор. — Статуэтки, у бабки таких полным-полно, только у бабки балерины в основном, а тут — собачки, кошечки… мышечки…»

На нижней полке лежали вещи более интересные, но менее понятные. Урсула взяла в руки кожаную лопаточку, похожую на мастерок, покрутила, погладила пальцем приятную поверхность. Для торта? Кожаная? Странно. Может, просто сувенир? На День строителя подарили друзья?

Несколько черно-белых красивых фотографий. Урсула засмотрелась: красивая, очень коротко стриженная девушка лежала на спине, на ее плоском животе размещалось несколько свечей, воск рельефно стекал вниз, оставляя на светлой коже темные дорожки, наброском топографической карты неизвестной местности. «Марсианские реки», — сказала Урсула вслух.

Другая красивая девушка, с длинными белыми волосами, очень прямыми, с какими-то рублеными концами, стояла на коленях, на матово светящейся шее было странное темное ожерелье, просто полоска кожи, в обоих сосках торчали маленькие колечки, во рту она держала длинную тонкую трость.

А вот это что, клипсы? Урсула приложила к уху что-то серебряное, два матовых шарика, соединенных цепочкой. Ага, это для тех, у кого оба уха на одной стороне, — развеселилась она, даже хрюкнула случайно, — для камбалы.

В комнату мягкими шагами зашел строгий русский. Пиджак он снял, под ним действительно была майка — черная футболка с маленьким, вышитым на кармане цветным крокодилом. Пасть крокодила была распахнута.

Строгий русский неторопливо вынул из Урсулиной руки клипсы «для камбалы», взял ее за треугольный подбородок и отвел на диван. «Как тебя зовут?» — спросил грустно. Сам на диван не сел, смотрел на нее сверху вниз, слегка раскачиваясь на пятках.

Урсула торопливо ответила. «Господи, — сказал строгий русский. — Я буду, — сказал строгий русский, — звать тебя медведица. А твое имя по-шведски будет Бьерн. Да и по-датски», — помедлив, добавил он. Урсула не осмелилась возразить. «Позвони наконец маме, — сказал строгий русский, — она волнуется. Скажи, что остаешься у подруги, надо помочь убраться к приезду родителей…» — Урсула снова не осмелилась возразить.

— Меня называть Господин, — сказал строгий русский, — или Мастер[3]. Или Хозяин. Я непривередлив. Обращаться на «вы». Если что непонятно, переспрашивать сразу. Не быть дурой. У тебя получится.

Он вытащил откуда-то из-за спины коротенькую плеть с круглой ручкой и хвостами, сплетенными в косицы, размером не больше его собственной ладони, стукнул ею себя по бедру довольно сильно. Воздух рассекся с красивым резким звуком.

— Инструмент воздействия, — непринужденно прокомментировал. — Ты даже не представляешь, медведица, каким убедительным может быть такое воздействие…

Урсула неожиданно вытянула вперед руки. «Хочу, чтобы он меня ударил», — сформулировала она мысль.

— Нет, — покачал головой Мастер, Господин или Хозяин. — Воспитание, дисциплина — это привилегия посвященных.

«Хочу быть посвященной, — подумала Урсула. — Буду звать его Господин, ему очень подходит — Господин или Хозяин. А Мастер — это фрезеровщик дядя Вася на заводе».

— Такую одежду ты носить больше не будешь. — Господин указал рукоятью плети на джинсовые Урсулины коленки. — Ты не чернорабочий в Ливерпуле.

— Никогда-никогда? — пискнула Урсула, очень ценившая свои джинсы.

— Ну разве что в редких случаях. — Господин покрутил плеткой. — Поняла?

Урсула слегка поморщилась.

— Поняла? — переспросил он, приподняв светлые брови.

— Да, Господин, — неловко ответила она и поморщилась снова. Слово «господин» с трудом сложилось из трех недлинных слогов.

— Гримасничать можешь сколько угодно, — успокоил ее Он, — мне даже нравится. Иди, переоденься в соседнем помещении, и я жду тебя на кухне. По коридору и направо. Свет горит только там, не ошибешься. Да, сколько тебе лет?

— Девятнадцать исполнилось два месяца назад, — четко произнесла Урсула, — в сентябре.

— Неплохо, — одобрил Господин, — неплохо.

Соседняя комната служила Господину спальней. Мебель в ней была только самая необходимая — кровать гигантских размеров, смешная тумбочка из прутьев, один стул с мягкой обивкой. На стуле рыхлой горкой лежало черное платье фасона «футляр», какая-то непонятная штуковина из кружев, «пояс для чулок, сообразила умница Урсула, офигеть, я не умею это все даже надевать…»

Трезвые мысли о том, откуда в мужском домашнем хозяйстве берутся нарядные дамские одежды, в Урсулиной голове не появлялись.

Стянула узкие джинсы, пушистый свитер (модная ангорка сиреневенькая такая, чем Ему не понравилось?), несколько минут внимательно изучала сложную бельевую конструкцию, прикидывая, как же прикрепляется чулок — вроде бы так, нет, не так.

Как-то все же разобралась, пристроила, изогнувшись басовым ключом, застегивала невидимые крохотные крючочки, искоса рассматривая себя в огромном зеркале на стене, вроде бы ничего, только бледная. Пощипала себя за щеки немного, все равно бледная, ладно.

— Долго, — послышался голос Господина. — В чем дело?

С порога он внимательно ее осмотрел, коротко вздохнул, в два шага подошел. Встал рядом, его подбородок над ее макушкой, расстегнул с таким трудом застегнутые крохотные крючочки, отложил пояс, стянул с оцепеневшей Урсулы веселенькие зелененькие трусы, отбросил к двери. Усадил ее на краешек кровати, застеленной шелковым покрывалом с летящими куда-то серыми журавлями, наклонился, приблизив свое невозмутимое лицо к ее взволнованному. Обернул ее поясом, чуть придерживая за вздрагивающую спину:

— Это надевается на голое тело, никаких трусов, особенно зеленых.

Раздвинул ее дрожащие от волнения ноги, провел пальцем между. Урсула опять превратилась в колокольню, теперь царь-колокол бил внизу, ниже, ниже. Она судорожно сдвинула бедра, плотно обхватив руку Господина, насаживаясь на палец и удерживая его в себе — ох, ох, ох!!! Колокол разлетелся на бессчетное количество звенящих осколков, говорят, чугун при сверхнизких температурах так себя и ведет, разбивается, как стекло. Да, она смогла дышать снова, со стоном втягивая густой воздух. Господин провел своим влажным пальцем по ее расквашенному рту. «Оближи», — сказал он, и она с удовольствием ощутила на языке собственный пряный вкус, жадно обхватила палец, но он не позволил, высвободил.