Маскелль не могла с точностью определить, что вызвало этот ее внезапный интерес. Воин просто следовал за ними, потому что они двигались в том же направлении и ничем ему не угрожали; в опасности путешествия в одиночку он уже убедился.

Маскелль, хмурясь, посмотрела на Растима и Фирака, которые спустились со ступеней одного из строений и теперь, шлепая по грязи, направлялись к ней. Лицо Растима было мрачным, Фирак что-то сердито бормотал себе под нос.

— Как я понимаю, ничего не вышло, — сказала Маскелль, когда они приблизились.

— Возникли трудности, — уныло подтвердил Фирак.

— Какие?

— Нам не по карману тут оставаться, — сказал Растим, сложил руки на груди и уставился на воду канала.

Маскелль подняла глаза к Бесконечности, моля ее даровать ей терпение. Никто из ариаденцев никогда не бывал в центральных провинциях Империи; храм на Лужайке, должно быть, продовольствие и сено продал им за гроши, а за безопасный ночлег под своей защитой и вовсе ничего не взял; хозяин же пристани требовал с них обычной для этих мест платы.

— Вы не предложили ему устроить представление?

— Оно ему ни к чему, — надулся Растим; он явно был смертельно обижен.

— И не только, — растерянно пояснил Фирак. — Он запретил нам развлекать купцов и другой народ. — Он махнул рукой в сторону рыбаков, с любопытством наблюдавших за ними, и путников, остановившихся у пристани. — А ведь главный возница купеческого каравана уже спрашивал, будет ли сегодня представление…

— О Предки на небесах! — Маскелль поднялась с бревна. С нее хватит! Растим посмотрел на нее растерянно, потом с испугом. Не обращая на него внимания, она быстро поднялась на крыльцо и распахнула дверь в здание. Раздражение кипело в Маскелль. Она прошла через несколько помещений, пропахших рыбой, освещенных коптящими масляными лампами или открытыми окнами в потолке. Фирак откровенно одобрял ее решительность, но Растим все время забегал вперед и обеспокоенно шептал: «Держи себя в руках, держи себя в руках!»

Маскелль нашла хозяина в длинной комнате, выходящей на открытую террасу. Он сидел за столом, споря о чем-то с купцами.

Появление монахини ордена Кошана было не таким уж необычным событием, но в комнате, как только Маскелль вошла, воцарилась тишина. Маскелль двинулась к столу и ударила посохом по разложенным на нем бумагам и монетам. Все, разинув рты, вытаращили на нее глаза. Глядя на хозяина, Маскелль приказала:

— Встань.

Хозяин был высоким здоровяком; голова его была наполовину выбрита, оставшиеся волосы заплетены в косичку. Круглое лицо казалось бы добродушным, если бы не стальной блеск глаз. Он подобострастно улыбнулся Маскелль и начал:

— Послушай, сестра…

— Святая мать, — холодно поправила она его. Когда-то это и в самом деле был ее титул; она и теперь по храмовым правилам сохраняла на него право.

Хозяин заколебался, расчетливо глядя на нее. Маскелль продолжала смотреть ему в глаза. Расчетливость сменилась беспокойством, и он пробормотал:

— Святая мать… — и поднялся. Так обращаться полагалось к жрицам нескольких рангов, и ни одну из них не годилось обидеть непочтительностью.

— Эти люди — актеры, — сказала Маскелль, — и не могут позволить себе заплатить твою грабительскую цену за ночлег, если не дадут представления. Голос Маскелль был тихим и очень гневным. — Есть какая-нибудь серьезная причина, почему им нельзя устроить представление?

Хозяин развел руками.

— Нет, святая мать, но если я позволю любой шайке попрошаек, которые называют себя актерами…

Такое оскорбление заставило Растима заговорить прежде, чем Маскелль успела вмешаться:

— Мы не попрошайки, — с жаром заявил он, делая шаг вперед. — Мы показываем классические спектакли театров Ариадена и Киради. Мы проделали далекий путь и не выступали с тех пор, как покинули Сакили.

— Случилось недоразумение, святая мать, — поспешил заверить ее один из купцов.

— Если святая мать желает, они могут дать представление, — с кислой улыбкой подтвердил хозяин.

Маскелль обвела взглядом встревоженные лица, гадая, что все эти люди видят перед собой. В комнате висела тяжелая тишина — определенно слишком тяжелая для подобной ситуации. Впрочем, эту мысль родила ее собственная неспокойная совесть: никто здесь не мог знать, кто она такая. «Кем была, поправила себя Маскелль, — кем была…»

— Святая мать этого желает, — сказала она и отвернулась.

Когда Растим и Фирак объявили, что выиграли битву и представление состоится, у остальной труппы это вовсе не вызвало энтузиазма. Гардик разразился проклятиями, а Тераза сделала вид, что падает в обморок.

Даже Фирак заколебался, когда Растим захотел установить декорации и полностью разыграть ариаденскую пьесу — «Завоевание Внутреннего моря» или «Призывающих рассвет». Поскольку денег на то, чтобы нанять помощников, не было, это означало бы, что все вымотаются и будут не в состоянии на следующий день продолжать путь. Маскелль забеспокоилась: было гораздо важнее добраться до безопасного Дувалпура, чем утереть нос хозяину пристани. Она пожалела, что не подумала об этом раньше, прежде чем добилась разрешения на представление. Однако в конце концов, Растим и Фирак оказались в меньшинстве, и было решено показать комедию театра Киради, не требовавшую ни декораций, ни костюмов. Впрочем, зная Растима, Маскелль не сомневалась, что он постарается все же включить в представление марионеток.

Маскелль подумала сначала, что комедия Киради может оказаться слишком изысканной для такой аудитории, но торговцы, которые, как ожидалось, должны были заплатить щедрее всех, оказались уроженцами Малинди.

В их родной стране ничего похожего на театр не было, а потому любое представление, увиденное в чужих землях, вызывало у них бурный восторг. Маскелль однажды видела, как группа малиндийцев, не шелохнувшись, высидела четыре часа на нравоучительной драме, исполнявшейся на языке, которого никто из них не понимал. Хотя купцы могли, ничего не знать о тонкостях этикета аристократии Киради, составлявших сюжет комедии, они, несомненно, будут внимательными зрителями и оценят большинство шуток.

Малиндийцы даже готовы были заплатить вперед — по медной монете за каждого, включая нанятых по дороге погонщиков быков и стражников, независимо от того, собирались те смотреть представление или нет. Такая щедрость позволила ариаденцам купить сена для быков и свинины и риса для себя, хоть цена того и другого и была высока. Старая Мали сумела сэкономить несколько монет, дешево купив таро у крестьянина и с хихиканьем увернувшись от смотрителя, который набросился на них с руганью: торговать на территории пристани беспошлинно не разрешалось. Все актеры пришли в хорошее настроение после горячей еды и даже стали предвкушать представление.

В сумерки вокруг ровной площадки, окруженной фургонами, зажгли факелы. Малиндийцы расстелили циновки, чтобы не испачкать свои яркие одежды, и расселись ровными рядами. Собственно, купцов было всего трое (их легко было отличить по знакам клана, нанесенным на лбы и щеки), но каждый из них имел при себе по крайней мере дюжину приказчиков и слуг. Погонщики быков и стражники, ворча, неохотно заняли места позади малиндийцев.