— Ты была в «Старом мельнике»! — обрадовалась Сандра. — Ну как там? Джонатан все еще работает администратором? Ах, он такой милый…

Николь не отреагировала на эти слова. Мать в своем репертуаре. Тут уж ничего не исправить.

— А теперь я поеду, хорошо? Мы поговорим с папой о том, что Мерисвейл сказал мне и ему.

Сандра не слушала ее. Она беззвучно шевелила губами, глядя широко распахнутыми глазами в пол, словно ребенок, который слишком возбужден.

— Ты говоришь, хочет дать денег?

— Кто? — не сразу поняла Николь. — А, да.

— Родственник?

— Дальний. История полуторавековой давности… Так ты мне дашь номер врача?

Мать подняла на нее глаза, и Николь увидела их шальной блеск.

— Слушай, а он не сказал сколько?

— Я думаю, что дней десять-двадцать, не меньше, — устало сказал врач. — И то только при условии, что все пойдет идеально.

— А раньше никак?

— Нет. Никак. И даже не желаю это обсуждать!

Николь почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— То есть… Вы хотите сказать, что все очень серьезно?

Врач облокотился на стол и, подавшись вперед, почему-то вполголоса заговорил:

— А что вы хотели? Он чуть не умер сегодня ночью. И это может повториться в любой момент при самом малейшем волнении. К тому же возраст… Ваш отец, конечно, не старик, но все-таки. Ему не тридцать лет.

— Да? — Николь испуганно моргала и почему-то все время отводила глаза в сторону, на глупую картинку, висевшую на стене.

Главный кардиолог частной и самой лучшей клиники в городе смотрел на нее, едва сдерживая нетерпение.

— Так что я не советую вам с ним говорить вообще ни о чем. И лучше пока к нему не ходить… Извините, у меня дела.

— Да? А что же мне делать?

— Не знаю. Поезжайте домой. Живите, работайте, что там еще…

— А как же он?

— О господи!.. Оставьте вы его в покое! У него есть все необходимое, он лежит в самой лучшей палате, к нему приставлены две персональные медсестры. Да ему сейчас лучше, чем нам с вами! В определенном смысле…

— Но можно, я хотя бы посмотрю на него?

Врач вздохнул:

— Я чувствую, вы не отступите! Идемте! — Он поднялся и пошел по коридору, возле палаты резко остановился. — Только учтите: разговаривать на тревожащие больного темы нельзя.

— Поняла.

— А лучше вообще не разговаривать.

— Поняла.

— Вот!

Дверь распахнулась, и Николь увидела отца. Сердце ее почему-то подпрыгнуло и оборвалось…

Спустя много времени она часто вспоминала этот миг. Отец лежал закрыв глаза, на лице его читалась безмятежность. Он был совсем такой, каким она его запомнила в детстве: родной, близкий и добрый. Ей даже показалось, что лицо его светится каким-то внутренним светом.

Почему-то очень захотелось плакать. Прижав руку к губам, Николь прислонилась к косяку, и врач правильно понял этот жест.

— Э нет, а вот слезы тут вообще недопустимы. Уходите, пожалуйста! Не волнуйте моего пациента!

— Да… Нет! Можно, я все-таки посижу с ним немного?! Пожалуйста. Пока он спит…

В это время отец открыл глаза. Тотчас врач забыл о существовании Николь и бросился к больному. Он внимательно смотрел на показания мониторов, стоящих у изголовья. Николь стояла ни жива ни мертва. В этот миг она поняла, что отец не выйдет из этой клиники никогда, а эта палата станет последним его пристанищем.

Хриплый голос отца вывел ее из оцепенения:

— Входи, Николь. Садись. Мне нужно с тобой поговорить.

Врач наклонился к нему:

— Я запрещаю вам разговаривать, мистер Монтескье. Вы можете…

— Чепуха! Уходите, дайте мне пообщаться с дочерью, может, нам больше уже не удастся поговорить.

— Папа!

— Мистер Монтескье…

— Пойдите вон. А ты садись! И слушай меня. Я буду говорить быстро, потому что у меня мало времени. Хочешь, включи диктофон, чтобы потом не задавать глупых вопросов.

Николь обиделась:

— Разве я когда-нибудь задавала глупые…

— Замолчи и слушай меня!

Нет, она ошиблась. Это был вовсе не прежний папа. Это был все тот же суровый и жесткий старик Монтескье, каким он стал за последние десять лет.

Николь нехотя достала мобильный телефон и включила запись. Отец заговорил:

— Вчера ко мне приходил мистер Мерисвейл, представитель старинного рода, к которому принадлежит твоя мать. У него какая-то там еще фамилия, но это не важно.

— Голдфилд.

— Что? — Отец вскинул на нее суровый взгляд из-под густых бровей, и Николь невольно отпрянула. — Откуда ты его знаешь?

— Он встречался со мной вчера. Хотел познакомиться с мамой и с тобой, чтобы обсудить вопросы наследства. Но если бы он сказал, что будет это делать на ночь глядя…

Интересно, а куда делась Лили? — вдруг подумала Николь, внезапно замолкая. Ведь из ресторана она и Берт уходили вместе.

— Тогда ты знаешь, — сказал отец. — Это лучше. Значит, у меня больше времени, чтобы поговорить о главном.

— О чем?

— Обо мне. Я хочу тебе исповедаться, Николь.

— Папа! Не говори так!

— Молчи. Я знаю, что мне осталось совсем чуть-чуть.

— Нет! Врач сказал, что ты проживешь еще долго… — отважно солгала она.

— Ну даже если и так. Может, я буду лежать как бревно и не смогу связать двух слов… Впрочем, дело не в этом.

— В этом! В этом! — Николь с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. В этот момент ее меньше всего волновали деньги мистера Мерисвейла.

— Прекрати истерику и послушай меня. Я знаю, что говорю. Просто пришел час возмездия.

— Возмездия?

— Я просил не перебивать. Мерисвейл в какой-то степени для меня — призрак прошлого. Да… Николь, ты должна выслушать меня, а уж простить или нет, решай сама.

— Папа!

Но отец прикрыл глаза и заговорил своим новым хриплым голосом, который раньше Николь никогда не слышала:

— Моя семья давно охотилась за деньгами этого старинного рода. Только никто не знал, у кого именно осели миллионы полковника…

Николь охнула и прижала руку к губам.

— Моя семья Монтескье тоже приходится какими-то дальними родственниками полковнику и его потомкам, и с детства я часто слышал, что было бы неплохо кому-нибудь наконец разобраться с этой историей. Ведь сыновья на самом деле ничего не получили от полковника Мерисвейла.