Мы расценили так: на стуле сидел не Шеховцов, а русский герой Иван, который спас от коварного врага-фашиста свою Родину, который тогда защищал свое Отечество и сейчас его защищает. Не важно, какой приговор вынес суд. Было важно, что Вы были представителем русского народа и всех фронтовиков. И мы все незримо стояли за Вашей спиной и ловили каждое сказанное Вами слово. И какой же Вы молодец. Тысячу раз Вам от всех спасибо. Вы так хорошо говорили, и все Ваши слова — это и мои невысказанные слова.

И я так же, как и Вы, всю жизнь живу той жизнью светлой, чистой, какой она была в нашей молодости. И всегда горжусь, что мы тогда 16-летними уходили на фронт. Чтобы меня отправили на фронт, я тогда прибавила себе возраст. Вы меня, пожалуйста, простите за то, что я в письме на телевидение назвалась Вашей однополчанкой. Я не хотела, чтобы там поняли, по какой причине я Вас разыскиваю. А порыв мой был Вас разыскать и сказать: спасибо тебе, дорогой солдат, за ту большую любовь, которой ты любишь свою Родину, и за Россию болеешь душой, и не мог молчать, когда недруги стали глумиться над нашим светлым прошлым, грязью обливать нашу Родину и разными средствами чернить нашу Советскую власть.

Вы правильно сказали на суде, что дело не в Сталине. У этих подонков (а иначе я их не назову) нет ничего святого и порядочного. Навесили себе титулов — писатели, историки, профессора, доктора наук, — а совести ни на грош. И вот злорадствуют, взахлеб пишут статьи и все валят на Сталина. А Сталин не позволял, чтобы кто-то даже словом порочил Советскую власть. Иван Тимофеевич, простите меня за мои сумбурные мысли — я немного волнуюсь. Я знаю, что Вы меня поймете. Иван Тимофеевич, Вы мне позвольте еще одно письмо Вам написать, и, если можно, я буду Вас с днем Победы поздравлять открыточкой, как своих однополчан. У меня их много нашлось, и мы переписываемся. Мы с Вами не служили в одной части, но по фронтовым дорогам шли вместе. Уж так получилось, что и мы с Вами — однополчане.

Знаю, что Вы и сейчас ведете борьбу — это в Вашем характере. У Вас есть оружие — высшее образование и ум. И у меня есть большая любовь к своей земле, к Родине и Советской власти. Мой отец делал Революцию, воевал в Великой Отечественной войне и в 1949 году умер от ран. Я вступала в комсомол на фронте, была комсомольским секретарем батареи. Ваше выступление в суде — это как лекарство от душевной боли. Если я смогу чем-то помочь в Вашей борьбе, — я готова все сделать. Как хорошо Вы говорили на суде о Родине, о Сталине. И вся страна Вас слушала и видела. И как мы с сыном радовались…

Гости, приехавшие к нам из Ессентуков, рассказывали, как в телефильме один ветеран так хорошо говорил и защищал Сталина. А я слушала их и молчала. Мне так было приятно за Вас. Вот видите, Иван Тимофеевич, брошенные Вами в души людей зерна уже прорастают и дают добрые всходы… Вы знаете, чем больше они клевещут на Сталина, тем больше к нему уважение. Он предстает перед нами как символ. Большая ошибка Горбачева в том, что он дал Сталина и нашу историю на растерзание. И тем самым губит перестройку.

Вы знаете, у меня к ветеранам войны особое чувство уважения. И когда я узнаю, что совсем чужой человек является ветераном войны, он становится как бы родным. И я их вижу всегда молодыми, хотя он идет с палочкой… Уже вся жизнь прошла, а мы так и остались солдатами.

…Как мне было приятно узнать, что два раза фронтовики приезжали в суд, чтобы Вас поддержать. Какие они все молодцы! Как мне в те минуты хотелось протянуть руки и всех вас обнять и прижать к груди, дорогих моих солдат.

…Я помню ребят своей батареи. Нам, девушкам, было на фронте труднее, чем им, и они, как могли, нас жалели. Бывало, что пушки приходилось устанавливать в мерзлой земле. Ребята наши сделают эту трудную солдатскую работу, постелют чехол на мерзлую землю под пушкой, и мы туда как котята лезем спать. А когда проснешься, земля под тобой растаяла, твоим телом растопленная. Это если нет воздушных налетов, а когда немецкие самолеты налетают, — ад кромешный.

…В 1942 году еще до армии мы, подростки, строили железную дорогу Астрахань — Кизляр для того, чтобы нефть из Баку шла к Сталинграду. Нам дали срок: 400 км дороги построить за 8 месяцев. И мы построили. А потом всех подростков перебросили на завод в г. Каспийск рыбу перерабатывать для фронта. Потом, когда мы возвращались домой через Астрахань, привезли для захоронения 27 молоденьких лейтенантов, только что окончивших училище. Когда они ехали на фронт и остановились на ночевку, их калмыки сонных вырезали. И вот их хоронили в центре Астрахани. Они лежали как живые, красивые. Вот тогда-то мы с девчонками и решили идти на фронт.

…Я своим однополчанам рассказывала о Вас. Они тоже по телевизору смотрели Ваше выступление и все удивлялись: как же ты (это я) могла разыскать такого человека, и я снова чувствовала себя санинструктором на батарее среди этих мальчиков. Они сказали мне, чтобы я Вам привет передала. И они тоже стали в строй рядом с Вами.

…Читали с сыном Ваш рассказ „Схватка“ (см. ниже. — И. Ш.). Оба очень расстроились. И было так нам больно и обидно за Вас, за нас, за нашу Советскую власть и за тех, кто отдал за нее жизнь. Вы предстали перед этими подонками. Прошли такую жестокую войну, 30 лет стояли на переднем крае борьбы со всякой нечистью, и до сих пор вступаете в неравные схватки. И эти подонки растленные позволили себе так разговаривать с Вами и оскорблять Сталина. Они-то и не понимают смысла того, что говорят, исполняя волю платных антисоветчиков. У меня появилось желание поговорить с Вами — человеком, только что вернувшимся с опасного задания, рисковал жизнью, ударом ножа в спину… и при этом мог остаться виновным. Мы с сыном весь вечер обсуждали „Схватку“, а ночью плохо спали. Никогда не предполагала, что может быть такое, что описано в „Схватке“.

…А вчера на даче был такой случай. Один пожилой дачник начал плохо говорить о Ленине, Сталине и Советской власти. И тут во мне проснулся секретарь комсомольской организации батареи. И я, всем на удивление, начала яростно защищать наши идеалы. Стояла в такой позе, как Вы в Свердловском суде, и во мне был Ваш дух. Начали собираться люди. Я мысленно представила Вас во время „схватки“ и начала на них наступать. Они обалдели от неожиданности и смотрели на меня так, как будто впервые увидели меня. Когда тот дачник начал оскорблять Ленина, это меня так взбесило, что я подошла к нему и сказала с яростью: „Вы Ленина не трогайте, Сталина оклеветали, теперь до Ленина добираетесь!“

Долго я с ними всеми воевала, защищая наши идеалы и Советскую власть. Я им сказала: „Я воевала за Родину, за Сталина и горжусь этим“. В это время чувствовала Вас рядом с собой, и это мне прибавляло смелости и энергии. Тот дачник, с которым я начала спорить, как-то поник и в конце концов заявил: „Да, Сталин был не дурак“. Я ушла, удовлетворенная тем, что всем им сделала вызов прямо в лицо. А на следующий день мне говорят: „А мы и не знали, что здесь рядом с нами живет такой сталинист“.

Когда я обо всем этом рассказала сыну, он меня упрекнул, что мне же нельзя расстраиваться, что меня где-нибудь „прибьют“. Я ему ответила, что не боюсь их, пусть они нас боятся, и добавила в заключение: „Ты же видел, как Иван Тимофеевич сражался на суде в открытом бою — и не испугался. Он и меня этому научил“».