с Наташкой клюет, у мужиков по соседству — хуже, и матерые рыбаки косятся с завистью, переползают поближе к нам, думая, что тут место более удачное, но результат неизменен. Мы — круче. Мы — лучшие!

Когда ведро наполнилось, продавать рыбу, кряхтя и охая после вчерашней тренировки, отправилась Наташка, вернулась через два часа, как робот, на негнущихся ногах, потрясла мокрыми волосами и отчиталась:

— Две сто! Аж болеть перестала!

— Круто! — оценил я.

— Только пакетов из пленки мало осталось… — Она глянула в мое ведро. — О, почти полное. Вот, не стерпела, искупалась.

К тому моменту я изрядно вспотел и на солнце слегка запекся в собственном соку.

— Значит, твоя очередь ловить, а я — в воду и — продавать.

На пляж я бежать не стал, решил освежиться прямо возле мола, где сидел на камне усатый мужик рахитичного телосложения и смотрел в бинокль, а потом вдруг как подорвался, как забегал и замахал руками! Тонет кто-то, что ли? Я всмотрелся вдаль, но сигналов бедствия никто не подавал. Только я собрался плюхнуться в море, как мужик спикировал на меня, вцепился в руку и забормотал:

— Не ходи в воду, мальчик! Там акулы! Рыбы с вот такими плавниками! — Он указал в бухту и нервно потер подбородок.

Я прищурился и заметил разрезавший морскую гладь плавник дельфина. Один, второй, третий. Это каким надо быть… недалеким, чтобы дельфинов с акулами спутать? У нас скорее люди представляют опасность для маленьких акул, катранов. Помнится, мать раздобыла акульи головы и сварила уху. Мясо было нежным, непередаваемо-вкусным.

— Страшная акула афалина, — сказал я, вывернулся из захвата, нырнул с разбегу, и мне показалось, что от соприкосновения с раскаленным телом вода вскипела.

Бухта прогрелась хорошо, и я позволил себе наныряться вдоволь. А когда погреб к берегу, мужик с биноклем весь берег оббегал, размахивая руками. Из воды вылез его приятель, и усатый принялся тыкать ему в лицо бинокль, рассказывая про рыб «с вот такими плавниками» и показывая на меня. Ага, сейчас акулы начнут терзать мою бренную тушку…

Я обернулся и замер: в нескольких метрах от меня блеснул плавник афалины, зашипел выдыхаемый через дыхало воздух. И понятно, что опасность минимальна, но, когда рядом с тобой плещется эдакая туша, как-то тревожно. Вдруг дельфину взбредет в голову поиграть? Если разгонится, он вполне может сломать ребро, ткнув носом.

Когда нет рыбы, дельфины — это хорошо, они могут пригнать стаю. Но когда рыба есть, часто эффект обратный. Похоже, наша рыбалка закончилась.

Подождав, пока стая уплывет, я погреб к берегу. Мужики потеряли ко мне интерес, я оделся и побежал на мол, уже видя, что рыбаки вытаскивают пустые крючки. Но почему-то на нашем месте было непонятное оживление: народ толпился, закрывая сестру, смотрел вниз. С мола кто-то свалился, что ли?

Протолкнувшись к своему ведру с рыбой, уже полному, я встал рядом с улыбающейся Наташкой, зачем-то держащей ставридку за хвост.

— Там… — прошептала она и смолкла, потому что в паре метров от мола высунул морду дельфинчик, видимо, детеныш афалины, а может, азовка — вид помельче.

Сестра, как и многие рыбаки, швырнула ему рыбу, которую малыш тотчас принялся собирать. Чуть дальше мелькали знакомые плавники афалин, все отдаляясь и отдаляясь, отгоняя стаю ставриды вглубь бухты.

Детеныш сделал еще два выхода на бис, во второй раз, разинув клюв и будто бы улыбаясь, пару раз обернулся вокруг собственной оси, съел дань благодарной публики и исчез.

Хорошо хоть Наташка ведро наполнила. Безрезультатно подождав клев где-то полчаса, мы решили не убивать время и отправились на остановку, где за пару часов я наторговал две тысячи, мы с Наташкой скинулись по семьсот рублей, купили колбасу, сахар и хлеб и в начале пятого поехали домой с чувством выполненного долга и двумя килограммами рыбы на ужин.

— Ты на что собираешь? — спросил я, когда мы вышли.

Сестра ответила не задумываясь:

— На зимние ботинки. Двадцать пять тысяч надо, я уже присмотрела одни. Если сама не заработаю, мать не потянет, и придется в кроссовках по холоду рассекать.

Эх, жаль Москва сорвалась!

— За лето заработаешь, — ободрил я сестру, и мы потопали домой.

Мама с работы уже должна вернуться, вот обрадуется, когда мы принесем что-то в дом! Она ж думала, что придется нас тянуть, а получится наоборот.

Но, переступив порог, я почуял: что-то не так. Я не видел ни маму, ни Бориса, но явственно ощущал грозовое напряжение. Не бормочет телевизор для фона, не слышно шагов, только часы тикают на стене. Все ушли на дачу? Наверное.

Догадку разрушил протяжный всхлип, донесшийся из ванной.

— Мама? Борис? — насторожилась Наташка, скинула кроссовки, побежала в кухню, оттуда метнулась в детскую, толкнула дверь в спальню. Постучала.

— Ма-ам? Ты там. Мама!

По спине продрал мороз. Пальцы разжались, и, ударившись о пол, лязгнули поставленные друг в друга ведра. Сердце сорвалось в галоп, его подстегивали всхлипы Борьки, запершегося в ванной. Наташка тоже все поняла, стукнулась головой о дверь, села на корточки и закрыла лицо рукой, ее плечи мелко затряслись.

Результат пункции уже известен. Многоэтажно выругавшись, я саданул кулаком стену и не почувствовал боли. Жизнь на жизнь — так получается? Или болезнь на ранней стадии, и все еще можно исправить?

Понимая, что скорее добьюсь ясности от брата, я затарабанил в дверь ванной.

— Боря, твою мать! Выйди!

Оттуда донеслось протяжное «ы-ы-ы».

— Выйди, а то я вышибу дверь!

Возня. Шлепки шагов. Щелк! Дверь приоткрылась. Борька стоял, ссутулившись, маленький, жалкий, с опухшим лицом. Хватая воздух ртом, как рыба, он выдавил из себя:

— Ма-ма… ма… Она ведь не умрет, да?

Я закрыл глаза. Вдохнул и выдохнул.

— Нет. — Собственный голос показался чужим и гулким.

В голове закрутился вихрь мыслей. На какой стадии болезнь? Нужны операция и лекарства. Все это стоит немалых денег. Чтобы нормально лечили, всем надо давать взятки. Где достать деньги прямо сейчас? Ведь каждый потерянный день может стать фатальным.

Всхлипнув, Борька вытянул руки, шагнул ко мне, ткнулся лицом в грудь и разревелся. Мне самому хотелось орать в голос и крушить квартиру.

Почему⁈ Неужели все это из-за моей самодеятельности? Спасая чужих, я подвел к черте собственную мать, и кто-то там наверху или внизу посчитал, что ей больше не место в реальности. Что сделать, чтобы остановить процесс? Вздернуться, чтобы больше не навредить? Так поздно. Принести в жертву Каюка? Не факт, что поможет, да и не смогу я.

Да, мои действия прогибали реальность, но чего это стоит, когда я не могу помочь близкому человеку?

И еще