интерпретируются и переживаются через призму наследия идиом и ценностей, сложную систему значений, формирующих данный культурный контекст. Одним из основных способов интерпретации процесса старения является то, на какие фазы или периоды делят люди жизненный путь — например, подростковый или старческий возраст и т. д. Мейер Фортес отмечает, что календарный возраст и индивидуальные этапы взросления человека не обязательно совпадают. Возраст как мера времени пребывания человека на свете может не иметь связи или быть мало связанным как с биологическими изменениями, так и с идентификацией стадий взросления в данной культуре [Fortes 1984:101].Другими словами, возраст — это не только биологический, но и культурный конструкт. Отношение возраста к изменениям в теле с течением времени, подобно отношению гендера к полу или родства к генеалогии, определяется биологическим фактором. При этом нельзя просто свести возраст к его биологическим проявлениям, как нельзя и игнорировать биологические аспекты при рассмотрении способов его культурного конструирования.

То, как люди в Японии определяют и организуют переход к старению с точки зрения культуры, составляет в данной книге одну из центральных линий этнологического интереса. В отличие от многих других регионов урбанистического индустриального мира, Япония необычна тем, что в ней четко очерчены периоды жизненного пути и относительно постоянны сроки переходных событий, таких как брак или выход на пенсию. Сельские районы представляют собой особый интерес, поскольку упомянутые переходы часто организуются там в тесной связи с формальной практикой возрастной градации, которая структурирует время трансформации жизненных периодов с точки зрения принадлежности к возрастным группам.

В контексте этнических процессов практика возрастной градации, связанная с переходом от среднего возраста к старости, подчеркивает значимое отличие Японии от других промышленно развитых стран, в большей части которых возраст, как правило, недооценивается или даже юридически запрещается для использования в качестве критерия дифференциации или сегрегации пожилых людей на том основании, что эта практика является дискриминационной или эйджистской, см., например, [Littlefield 1997; Frerichs, Naegele 1997]. В Японии возраст является юридическим критерием отличия пожилых людей от других слоев общества [Hashimoto 1996: 40]. Фундаментальный критерий, выделяющий пожилых людей в особую возрастную группу, содержится в тезисе о том, что старость — это время, когда люди могут обоснованно рассчитывать на социальную и экономическую поддержку других людей, особенно на своих детей, которые, как считается, обязаны обеспечить эту поддержку.

Хотя можно было бы ожидать, что благодаря указанным социальным моделям переход от среднего возраста к старости в Японии не будет представлять собой сложности, на самом деле он далеко не всегда обходится без проблем. Многие люди оспаривают публичный дискурс о старении, определяющий человека как «родзина» (пожилого человека) с шестидесяти пяти лет. Пожилые люди часто заявляют о том, что существует разрыв между тем, как к своей возрастной идентичности относятся они, и тем, к какой категории их относит публичный дискурс, определяющий, когда человека начинают считать старым. Многие считают, что при высокой продолжительности жизни японцев годы с шестидесяти до семидесяти следует считать частью среднего возраста, а не старости. На более тонком уровне сопротивление принятию своего перехода к пожилому возрасту у человека связано с социальными нормами, которые регулируют степень зависимого поведения пожилых людей. Это выражается в форме противоречия между представлением о том, что пожилые люди могут законно рассчитывать на заботу других людей, и социальными нормами, которые подчеркивают необходимость избегать обременения других в любом возрасте. Такая напряженность ограничивает способность или желание пожилых людей становиться зависимыми, пусть даже они имеют на это законные права.

В предыдущем абзаце я использовал слово «дискурс», имея в виду общественное мнение в Японии, в рамках которого человек считается старым начиная с шестидесяти пяти лет. Термин «дискурс» стал в антропологических работах довольно популярным, но теоретически его применение представляется проблематичным главным образом потому, что при использовании в общественных науках ему часто давали расплывчатое определение или вообще оставляли без определения. Тем не менее я разделяю взгляды Баумана и других на то, что этот термин уместно использовать в определенных теоретических работах [Baumann 1996: 10; Lutz, Abu-Lughod 1990: 7]. В следующих главах книги я буду часто использовать словосочетание «публичный дискурс», под которым я подразумеваю сознательное и явное манипулирование умозрительными темами для достижения определенных целей на индивидуальном и общественном уровнях [Comaroff 1985:4]. Публичные дискурсы регулируют и формируют основу для импровизационного поведения (противостояния), поскольку люди испытывают на себе перемены и реагируют на меняющиеся контексты и символические представления своих миров. Термин «дискурс» подразумевает взаимодействие. Что касается процесса старения, публичный дискурс, определяющий, когда человек стар, когда он может стать законно зависимым и насколько чрезмерной является зависимость, постоянно проживается пожилыми людьми в Японии в практической жизни.

Являясь одним из центральных символических выражений общественного дискурса о старении, понятие «бокэ» не соответствует дряхлости в том смысле, который в Северной Америке вкладывают в описание таких состояний, как болезнь Альцгеймера, но при этом указывает на состояние бытия, характеризующееся развоплощением основных нормативных ценностей японского общества. В Японии для пожилых людей существует широкий спектр групповых занятий, которые предназначены специально для того, чтобы помочь этим людям сохранять активность в качестве социальных субъектов и, таким образом, не утратить способность контролировать воплощенные социальные ценности. Эти занятия, однако, не воспринимаются теми, кому они предназначены, как должное, а отвергаются, поскольку люди пытаются отсрочить свой переход от среднего возраста к старости и не хотят принимать изменения в самоидентификации. После того как человек идентифицировал себя как «родзин», или «старый человек», предложенная активность становится инструментом действия, поскольку с ее помощью люди пытаются контролировать процесс старения и предотвратить наступление состояния «бокэ».

Протест против наступления дряхлости не является чем-то новым. Люди не стареют пассивно, а либо сопротивляются, либо, исходя из личных интересов, принимают самоопределение и приписываемый им статус старого человека [Counts, Counts 1985а; Counts, Counts 1985b]. В этой книге я подчеркиваю, что в отношении старения, как и в отношении других аспектов человеческого поведения, люди являются субъектами, которые манипулируют социальными структурами и сопротивляются тем из них, которые ограничивают диапазон их возможной деятельности. Они не воплощают пассивно, но и не развоплощают социальные ценности и идеи, которые действуют в социальных контекстах их жизни.

Старение в Японии

В последние годы социологи провели большое количество превосходных исследований, описывающих и детализирующих природу «стареющего общества» Японии, см., например, [Kaplan et al. 1998; Jenike 1997; Kinoshita, Kiefer 1992]. Поэтому здесь я ограничусь описанием нескольких наиболее важных статистических и содержательных моментов, связанных со старением общества.

Результаты опубликованных исследований синдрома деменции в Японии позволяют предположить, что в течение следующих