—Я сначала испугался. Мне казалось это неестественным; Я подумал, что это как-то не совсем правильно, я бы сказал, не совсем честно — создавать литературное сочинение в бессознательном состоянии. Кроме того, я боялся, что, возможно, написал чепуху.

— И вы действительно написали чепуху? — спросил Дэнис.

— Разумеется, нет, — ответил мистер Барбекыо-Смит с легким раздражением. — Разумеется, нет. Это было превосходно. Всего лишь несколько ошибок в правописании и описок, таких, какие обычно бывают при механическом письме. Но стиль, идея — все самое главное — было превосходно. После этого случая вдохновение нисходило на меня постоянно. Таким образом я написал полностью «Примеры повседневного героизма». Они имели большой успех, как и все, что я писал с тех пор. — Он наклонился к Дэнису и ткнул его палыхем. — Это и есть мой секрет, — сказал он, — и именно так вы тоже можете писать, если попытаетесь, — без труда, быстро и хорошо.

— Но как именно? — спросил Дэнис, пытаясь скрыть, сколь глубоко оскорбило его это заключительное «хорошо».

—Развивая ваше вдохновение, вступая в контакт с подсознанием. Вы читали мою книжку «Трубопровод к Бесконечности»?

Дэнис вынужден был признаться, что как раз эту, одну из немногих, может быть, даже единственную из книг мистера Барбекыо-Смита он не читал.

—Не беда, не беда, — сказал мистер Барбекыо-Смит. — Это просто маленькая книжка о связи подсознания с Бесконечностью. Установите контакт с подсознанием — и вы в контакте с Вселенной. В сущности, это и есть вдохновение. Вы понимаете мою мысль!

— Вполне, вполне, — сказал Дэнис. — Но разве не бывает так, что Вселенная порой шлет вам сигналы, совершенно не подходящие к случаю?

— Я не допускаю этого, — ответил мистер Барбекью-Смит. — Я направляю их через определенные каналы, пропускаю по трубам, заставляя вращать турбины моего сознания.

—Как воды Ниагары, — сравнил Дэнис. Некоторые мысли мистера Барбекью-Смита звучали как цитаты — без сомнения, цитаты из его собственных произведений.

—Совершенно верно, как воды Ниагары. И вот как я делаю это.

Он наклонился вперед и указательным пальцем принялся как бы отбивать такт своим рассуждениям.

— Прежде чем впасть в транс, я сосредоточиваюсь на том, что желаю сделать предметом моего вдохновения. Допустим, я пишу о повседневном героизме. За десять минут до впадения в транс я не думаю ни о чем другом, кроме как о сиротах, помогающих своим маленьким братьям и сестрам, о будничной работе, которую выполняют добросовестно и терпеливо, а мысли сосредоточиваю на таких великих философских истинах, как очищение и возвышение души страданием и алхимическое превращение свинцового зла в золотое добро (Дэнис, снова отмечая цитаты, мысленно развесил гирлянды кавычек). Затем я отключаюсь. Через два-три часа просыпаюсь и вижу, что вдохновение сделало свое дело. Тысячи слов — утешающих, возвышенных слов — лежат передо мной. Я аккуратно перепечатываю их на машинке, и они готовы к публикации.

—Все это выглядит удивительно просто, — сказал Дэнис.

—Это и есть просто. Все великое, прекрасное и возвышенное в жизни удивительно просто. (Снова кавычки.) Когда мне надо создать несколько афоризмов, я проверяю состояние транса тем, что перелистываю «Словарь цитат» или «Шекспировский календарь», — что окажется под рукой. Это, так сказать, дает ключ, это гарантирует, что Вселенная вольется в мое подсознание не сплошной рекой, а афористичными прерывающимися потоками. Вы понимаете мою мысль?

Дэнис кивнул. Мистер Барбекью-Смит сунул руку в карман и вытащил записную книжку.

—Я написал несколько афоризмов сегодня в поезде, — сказал он, листая страницы. — Погрузился в транс в углу вагона. Я считаю, что поезд — весьма подходящая среда для хорошей работы. Вот они, эти афоризмы.

Он откашлялся и прочел:

—«Путь к вершине может быть крут, но воздух там, наверху, чист, и только с вершины видно далеко». «То, что действительно имеет значение, происходит в сердце».

Любопытно, подумал Дэнис, каким образом иногда повторяется Бесконечность.

—«Видеть — значит верить. Да, но верить — значит тоже видеть. Если я верю в Бога, я вижу Бога даже в том, что кажется злом».

Мистер Барбекью-Смит поднял глаза от записной книжки.

— Этот последний афоризм, — сказал он, — особенно тонкий и красивый, не так ли? Без вдохновения я никогда бы не нашел этой мысли. — Он вновь прочитал апофегму, на этот раз медленнее и торжествен нее. — Прямо из Бесконечности, — многозначительно пояснил он, затем обратился к следующему афоризму.

—«Пламя свечи дает свет, но и обжигает». Мистер Барбекью-Смит недоуменно наморщил лоб.

—Я не знаю в точности, что это означает, — сказал он. — Это очень афористично. Можно, конечно, отнести это к высшему образованию — оно просвещает, но побуждает низшие классы на беспорядки и революции. Да, пожалуй, именно это и подразумевается. Но афористично, афористично.

Он задумчиво тер подбородок. Снова загремел гонг — громко, казалось, умоляюще: обед остывал. Звуки его вывели мистера Барбекью-Смита из созерцательного состояния. Он повернулся к Дэнису.

— Теперь вы понимаете, почему я советую вам развивать свое вдохновение. Пусть ваше подсознание работает на вас. Откройте путь для Ниагары Вселенной!

На лестнице раздались чьи-то шаги. Мистер Барбекью-Смит встал, тронул Дэниса за плечо и сказал:

— Больше об этом ни слова. Продолжим в другой раз. И помните: я полностью полагаюсь на вашу скромность. Есть вещи сокровенные, святые, о которых не хочется, чтобы знали все.

— Конечно, — сказал Дэнис. — Я это понимаю.

Все кровати в Кроме были старинной, доставшейся в наследство от предков мебелью. Огромные, как четырехмачтовые корабли, со сложенными парусами сияющего чистотой цветного белья, резные и покрытые инкрустацией, крашеные и позолоченные, ореховые, дубовые, из редких экзотических пород деревьев, кровати всех эпох и стилей, от времен сэра Фердинандо, который построил дом, до времен его тезки, жившего в конце восемнадцатого века, последнего из Лапитов, — но все грандиозные и величественные.

Самой замечательной была кровать, доставшаяся сейчас Анне. Сэр Джулиус, сын сэра Фердинандо, заказал ее в Венеции, когда его жена ожидала первого ребенка. В ней воплотились все причуды пенецианского искусства начала семнадцатого века. Она была как огромный квадратный саркофаг. Деревянные спинки украшены горельефами: среди розовых кустов резвятся амуры. Позолоченные горельефы на темном фоне дерева. Золотые розы тянулись вверх, обвивая четыре стойки в виде колонн, а восседающие на верху каждой из них херувимы поддерживали деревянный балдахин, украшенный такими же резными цветами.

Анна читала, лежа в постели. На столике рядом с ней горели две свечи. В их ярком свете ее лицо, обнаженная рука и плечо окрасились в теплый цвет — цвет покрытого нежным пушком персика. Над ней на балдахине в густой тени поблескивали резные золотые лепестки, и мягкий свет, падавший на украшенную резьбой спинку кровати, беспокойно мерцал среди причудливых роз, задерживаясь для грубых ласк на пухлых щеках, на ямочках животов, на крепких и неправдоподобно маленьких ягодицах вальяжно раскинувшихся амуров.