Соловей, мой соловей,

Голосистый соловей...

Алексей Петрович глянул на часы — до отъезда пианистки оставалось чуть больше получаса, а гостья так и не поужинала. Он дождался конца романса и решительно положил ладони на клавиши перед недоуменно взглянувшей на него Карин:

— Всё, уважаемые дамы и высокочтимые господа, теперь всё. — Добавил нарочито грубовато и откровенно, зная, что его поймут: — Иначе наша гостья рискует уехать на ночь глядя с пустым желудком. Сейчас ее энтузиазм доминирует над голодом, но потом наша гостья спохватится, уверяю вас...

В половине двенадцатого ночи машина, помигав на прощанье красным огоньком стоп-сигнала, увезла Татьяну Николаеву в Галле, и Алексей Петрович отправился проводить Карин Дитмар на ту сторону Заале, в Новый город. Стояла чудесная студеная ночь, лунная дорожка бежала слева от моста, убегала под каменный парапет, парк чернел вверху, на откосе холма, и громоздилась из-за оголенных деревьев поврежденная бомбежкой громада храма. Снежок чуть поскрипывал под ногами, и все это напоминало Алексею Петровичу раннюю зиму в России — далекую зиму далекой юности, но воспоминания не ранили: ему было отрадно, что рядом, изредка касаясь его локтем или плечом, идет эта невысокая пепельноволосая женщина, и хорошо, что идет молча, не нарушая этого невесть откуда взявшегося очарования. Что думала сейчас эта женщина, он мог лишь догадываться, но ему казалось, что и ей сейчас хорошо.

Вот и дом — фасад полукругом, и все окна темные, люди спят давно. Алексей Петрович подумал, что сейчас Карин уйдет, и ему вдруг стало тоскливо, он с ужасом понял, что не хочет, не желает с ней расставаться. Он удивился этому чувству в себе, такому сильному и такому ненужному. И, повинуясь нахлынувшему желанию, которое оказалось сильнее его, он взял остановившуюся одновременно с ним женщину за обе руки — она подняла к нему взволнованное лицо, и Алексей Петрович увидел ее отливающие лунным светом глаза. Он поцеловал эти глаза, ощущая кожей лица тепло ее щек, и услыхал, как гулко колотится ее сердце. Она мягко забрала свои руки, положила их ему на плечи, тихонько сказала:

— Ах, боже мой, да вы сама нежность... Я рада, что мы друзья. Что мы всегда будем друзьями.

V

Новый, 1949 год входил в историю послевоенной Германии под ликующие гудки сотен восстановленных мастерских, шахт и заводов Восточной зоны: рабочие приветствовали первый двухлетний план развития, принятый Немецкой экономической комиссией[2]. Все здесь было внове для немца — и сам план, и его широкая публикация, и цифры. Просматривая в эти дни газеты, Алексей Петрович думал, как-то разберется во всем этом рядовой немец? Тут вникать надо, и заинтересованность требуется. Но одна цифра била, что называется, в корень и касалась каждого: к концу 1950 года довести калорийность питания на одного человека до 2000 в день. Уж в этом-то немцы бесспорно разбирались, и Алексей Петрович считал, что эта заветная цифра будет для многих звучать музыкой. Правильно сделали, что включили ее в план!

Потом газеты запестрели сообщениями о соревновании четырех крупнейших металлургических заводов Восточной зоны — Максхютте, Гредиц, Риза и Хеннигсдорф. Это тоже было новым для многих немцев — на труд еще смотрели по старинке: люди не привыкли, что твоя работа не только кормит тебя и твою семью, но и помогает строить новое общество.

В эти же дни в молодежных добровольческих бригадах родился призыв: «Макс» хочет пить!». «Максу» — металлургическому заводу «Максхютте» — и впрямь не хватало воды: шло расширение, так что без пятикилометрового водопровода от реки Заале было не обойтись. На ударную стройку хлынула молодежь — комсомольцы из Народной полиции, студенты Лейпцигского и Иенского университетов. К 1 апреля вода должна была пойти! Тут тоже все было новым: за право ехать боролись, не каждого в бригаду брали, работали бесплатно и на рабочие места шагали с песнями. Где это было видано раньше в Германии?

Алексей Петрович об одном лишь жалел — что нет у него возможности поехать в Гарц и дальше, на Максхютте, самому глянуть, как эти молодые немцы работают. Это ведь какой поворот в сознании.

Потом газеты принесли обязательство — совсем как у нас, в Союзе, — обязательство рабочего коллектива химического комбината «Лейна» выполнить план двухлетки за 21 месяц...

На гигантском этом комбинате в марте 1921 года коммунисты создали рабочие отряды, соорудили бог знает из чего собственный бронепоезд и целых десять дней героически сражались с полицией и рейхсвером[3] в защиту Саксонской рабочей республики. И гибли в боях десятками, и потом, в дни рейхсверовского террора, расстреливали их у стен заводских корпусов сотнями, — без следствия и суда, по закону военного времени... Гитлер после 1933 корчевал здесь коммунистов. Ничто не помогло, вот он, неистребимый дух пролетарской инициативы: план — досрочно!

В конце января состоялась первая конференция СЕПГ. Речь Отто Гротеволя транслировалась по радио, и Алексей Петрович ясно себе представил лицо этого моложавого, улыбчивого политика в неизменных очках в скромной роговой оправе. Голос Гротеволя звучал деловито, почти буднично, а говорил он о вещах важности первостатейной: что партии надо основательно изучить теорию ленинизма, чтобы превратиться в партию нового типа; что в Восточной зоне сложился антифашистско-демократический режим и что центральная задача партии — во всестороннем укреплении этого режима...

Все, что происходило в эти дни в Восточной Германии, напоминало Алексею Петровичу известные слова поэта о «сплошной лихорадке буден». Немцы постепенно привыкали жить по-новому, привыкали к новым понятиям, новому отношению к труду, к новому, ускоренному темпу жизни. И, конечно, вносили в эту «лихорадку буден» свою извечную основательность и организованность. И все же далеко не все и не всегда шло гладко. В те же январские дни по указанию Советской контрольной комиссии немецкие власти арестовали группу руководящих работников табачной фабрики «Ясматци» в Дрездене. Ежемесячно там расхищали и гнали на черный рынок до 150 тысяч сигарет. Сообщение об аресте дали на видных местах все газеты зоны, и добропорядочные немцы удовлетворенно подымали палец к небу: о, видите, русские власти не поощряют спекуляцию, это вам не Запад!

Здесь, в Шварценфельзе, в эти первые недели нового года тоже были свои скромные успехи и свои совсем не мелкие неприятности: в округе и в городе за три недели января 12 поджогов. Поджигатель не установлен. Сгорела цветочная мастерская, квартиры трех пенсионерок, загорелся угольный склад больницы на Пирнауэрштрассе, гараж шахты «Кларисса», потом еще две