Дитмар — это фамилия ее бабушки, которая тоже была певицей, только оперной и очень давно, еще в кайзеровские времена; что у Карин от погибшего мужа остался сын Арно лет пяти-шести. И, попав однажды в военторговский магазин, Алексей Петрович увидел вдруг толстенные плитки шоколада в глянцевой темно-красной обертке, на которые прежде не обращал внимания, и ему пришло на ум, что Арно, наверное, обрадовался бы такой... Он купил плитку и целую неделю, рискуя раздавить, таскал ее с собой в полевой сумке. Ни о каких возможных осложнениях Алексей Петрович не думал, ибо дети всегда дети, а русские солдаты в Германии в первые послевоенные месяцы так часто и так повсеместно подкармливали немецкую ребятню, что это в конце концов стало восприниматься как нечто само собой разумеющееся.

Алексей Петрович и Карин Дитмар столкнулись случайно в гулком сводчатом коридоре старинного магистрата, в уцелевшем от бомбежки крыле. Не обращая внимания на сновавших вокруг людей, Алексей Петрович расстегнул сумку, извлек шоколад и протянул женщине:

— Пожалуйста, возьмите..., — и, натолкнувшись на ее недоуменный взгляд, вдруг покраснел, поняв, что именно она сейчас подумала. — Нет, нет, фрау Дитмар, я прошу это передать вашему сыну.

В глазах Карин все еще стояло сомнение, но класть плитку обратно в сумку было немыслимо, Алексей Петрович положил шоколад на подоконник.

— Извините великодушно. Я хотел доставить удовольствие мальчику и просто не подумал, что это может оказаться неприятным для вас. Извините.

Он улыбнулся и пошел по коридору, — ему надо было к бургомистру, они еще с утра условились о встрече, — но он сгорал от стыда. Ну конечно, разве может такая необыкновенная женщина повести себя иначе? Какое он имеет право лезть к ней с какими-то подношениями? И как он не подумал об этом сразу?

III

Карин Дитмар и впрямь была повержена в смущение поступком майора Хлынова.

Человек этот, с недавнего времени вошедший в ее жизнь, о чем сам Хлынов, разумеется, не знал и даже не догадывался, казался Карин, словно мифический Зигфрид, средоточием всех мужских добродетелей. Он был сильным и добрым, он все понимал и всегда мог прийти на помощь. Он был неизменно внимателен, без навязчивости. С ним было легко и просто, и сердце Карин оттаяло во второй раз...

Карин Дитмар была воспитана в семье, где все преклонялись перед бабушкой — мадам Розалинде Дитмар, знаменитой некогда оперной певицей. Нет ничего удивительного, что Карин рано проявила склонность к пению. Но драматического дарования у нее не обнаружилось, и ни в оперу, ни даже в оперетту она попасть не смогла. Идти же в мюзик-холл с его трюкачеством, раздеванием и прочими вольностями не захотела. И она стала шлагерзенгерин — исполнительницей популярных, очень модных однодневок, по-немецки «шлагеров». Она пела в Дрезденском радиодоме, весной 1938 года ее пригласили в Берлин. Там, в Берлине, брат Карин, Герхард, служивший тогда в Деберитце, познакомил ее со своим другом, таким же, как и он, лейтенантом танковых войск Рудольфом Мальцан — человеком, не лишенным привлекательности, веселым и явно не глупым. Через год, в августе 1939-го, Мальцан и Карин поженились, а еще через месяц началась война.

Из Польши лейтенант Мальцан вернулся с Железным крестом. В эти октябрьские дни тридцать девятого года Карин была безмятежно счастлива. О разгромленных поляках думалось меньше всего — минувшие опасности не трогали душу, а причины войны были глубоко погребены под «ужасами Гляйвица» и фотоснимками «польских зверств»[1].

Из французского похода летом 1940 года Рудольф Мальцан вернулся обер-лейтенантом, и снова Карин была счастлива: избежавший опасностей войны муж — статный, веселый, с двумя обер-лейтенантскими звездочками и таким скромным Железным крестом — был снова с ней, и фюрер говорил о величии Германии, о мужестве и преданности таких, как Рудольф Мальцан — на их плечах зиждется мощь рейха. Да, в те недолгие дни до войны с Россией Карин снова была счастлива. Горда за мужа и счастлива.

Зимой 1942 года, приехав на две недели из России в отпуск, Рудольф Мальцан был уже кавалером Рыцарского креста и капитаном. Ему прочили блестящую карьеру: в свои двадцать семь лет он высоко взлетел. Но теперь Карин боялась за мужа, и не было больше ни счастья, ни покоя. С первого дня она по пальцам считала часы, оставшиеся до конца отпуска, и от этого время летело еще быстрее. Сбивчивые рассказы мужа в минуты ночной откровенности рисовали бескрайние снега, в которых тонули гусеницы танков, звенящий от мороза воздух, обжигающе-холодную броню, до которой не дотронешься рукой, и русских — все они были для Карин на одно лицо, курносые, широкоскулые, с нечесаными рыжими вихрами. Именно такого русского видела она в кинофильме «Выше голову, Еханнес!» И все эти сонмы русских грозили ее Рудольфу.

В 1943 году, в те дни, когда вся Германия оделась в траур по 6-й Армии, в эти самые дни Карин Дитмар известили, что там, в крепости Сталинград, в районе Ерзовки, героически погиб ее муж, капитан Рудольф Мальцан: он служил в 16-й танковой дивизии, прикрывавшей отход немецких войск на северном участке котла.

Правила приличия требовали, чтобы вдова кавалера Рыцарского креста проявила стойкость духа, чтобы она дала соответствующее объявление в газете. Карин вела себя, как подобает. До того дня, как увидела на газетной полосе траурное извещение. Потом случился обморок, и на месяц она слегла. Когда начались регулярные налеты союзников на Берлин, Карин с шестимесячным сыном уехала в Дрезден. Но на радио ее больше не взяли: от нервного потрясения что-то случилось с ее голосом, он утратил мягкость тембра, стал резким, порой срывался чуть ли не на визг. Карин поняла, что ее артистическая карьера кончилась.

Весной 1944 года ее вызвали в Арбайтсамт, на биржу труда. Извинились за беспокойство и очень вежливо спросили, думает ли вдова кавалера Рыцарского креста личным трудом помогать фатерланду в эти тяжелые времена. В рейхе после Сталинградской катастрофы завершалась тотальная мобилизация в армию и промышленность. Карин пошла на радиозавод «Телефункен»: с трудовой повинностью спорить не приходилось, тем более, что уроки пения, которыми она жила этот год, мало что давали. Разумеется, вдове кавалера Рыцарского креста, павшего за фюрера и фатерланд, место определили не в цехах, а в заводоуправлении, благо Карин очень быстро овладела стенографией по единой немецкой системе и стала «штенотипистин» — стенографисткой, да еще и машинисткой одновременно. И потянулись тусклые, никчемные, однообразные дни — без музыки, которую Карин больше не могла слышать, без былого воодушевления, ничего светлого