большинство евреев были бедны, и женщины по необходимости работали вне дома – особенно это касалось религиозных кругов, где для мужчины не считалось зазорным учиться, а не трудиться. Еврейские женщины были вовлечены[71] в публичную жизнь: в 1931 году они составляли 44,5 процента евреев, получавших зарплату, хотя платили им меньше, чем мужчинам. Возраст их вступления в брак сдвинулся к концу второго десятка лет, даже к тридцати годам с лишним – во многом из-за бедности. Это привело к снижению рождаемости и, соответственно, увеличению количества работающих женщин. В сущности, до некоторой степени тогдашний баланс между работой и личной жизнью напоминал сегодняшние гендерные нормы.

За несколько веков до того еврейским женщинам было предоставлено «право знать». Изобретение печатного станка привело к распространению книг на идише и иврите, доступных читательницам; религиозные правила позволяли женщинам присутствовать на службах, архитектура новых синагог предусматривала женское крыло. Современные еврейки становились поэтами, романистами, журналистами, юристами, врачами, дантистами, вели торговлю. В университетах еврейки составляли значительный процент студенток, в основном их принимали на гуманитарные и естественно-научные факультеты.

Хотя сионистские партии, разумеется, не были «феминистскими»[72] – женщины, например, не занимали официальных должностей, – в молодежной социалистической среде женщины до некоторой степени пользовались равенством[73]. В одной из молодежных групп, в «Юном страже», к которому принадлежал старший брат Рени, Цви, родилась идея организации как «близкого круга» с двойным руководством. Каждое отделение возглавлялось мужчиной и женщиной. «Отец» был идейным руководителем, «мать» – отвечала за эмоциональную сферу. Они обладали равной властью и дополняли друг друга. В этой «семейной» модели члены организации, «их дети», чувствовали себя братьями и сестрами.

В этих группах изучали Карла Маркса и Зигмунда Фрейда, а равно женщин-революционерок, таких как Роза Люксембург и Эмма Гольдман, здесь приветствовались эмоциональные дискуссии и разборы межличностных отношений. Членами «Стража» были в основном молодые люди позднего подросткового возраста, в котором девушки обычно проявляют бо́льшую зрелость, чем юноши, и, соответственно, они становились организаторами. Женщины проводили занятия по самообороне, учили быть социально сознательными и сильными, уметь владеть собой. «Союз первопроходцев» (Гехалуц), зонтичная организация, включавшая в себя несколько сионистских молодежных групп и поощрявшая обучение сельскохозяйственным специальностям в свете предстоявшей «пионерской» жизни в Палестине, имел чрезвычайный план Б на случай призыва мужчин в польскую армию, в этом случае бразды правления организацией передавались женщинам. На бесчисленных фотографиях 1930-х годов женщины стоят вместе с мужчинами, все одеты в одинаковые темные подпоясанные куртки или рабочие робы и брюки; они держат косы, как трофеи, и сжимают серпы, как мечи, готовясь к суровому физическому труду.

Сара была беззаветно преданной сионисткой. Бэла, средняя между Сарой и Реней сестра, тоже вступила в «Свободу», Цви бегло говорил на иврите. Реня, которой возраст не позволял еще записаться в организацию, все свои ранние подростковые годы впитывала устремления своих сестер и брата, и ее можно было увидеть на собраниях, фестивалях и спортивных играх: маленькая сестренка, следующая за ними по пятам с широко открытыми глазами и все вбирающая в себя.

В 1938 году четырнадцатилетняя Реня заканчивала начальную школу. Небольшая группа еврейских учениц получила общее среднее образование в районной средней школе совместного обучения в Енджеюве, но в старшую школу Реня ходить не могла. По некоторым сведениям, она винила в этом антисемитизм, по другим – не смогла продолжить образование, потому что вынуждена была зарабатывать деньги[74]. В воспоминаниях многих женщин того времени говорится, что они стремились стать медсестрами, даже врачами[75], но, вероятно, для Енджеюва было более обычно – а возможно, дело было в острой финансовой нужде самой Рени – искать место секретарши. Она поступила на курсы стенографисток, чтобы впоследствии найти работу в офисе. Ей и в голову не приходило, что работа, которая предстояла ей в ближайшем будущем, окажется совсем иного свойства.

* * *

Все молодежные группы организовывали летние лагеря. В августе 1939 года молодые сионисты-социалисты тоже собрались в лагерях и на симпозиумах, где танцевали и пели, учились и читали, занимались спортом, спали на открытом воздухе и проводили бесконечные семинары. Они обсуждали британскую «Белую книгу»[76] об ограничении еврейской эмиграции в Палестину и искали иные возможности переселения, стремясь воплотить свои коллективные идеалы и спасти мир. Летняя программа закончилась, и 1 сентября члены организаций собирались возвращаться домой, преодолевая переход из выбранной ими семьи в родную, из лета в школу, из зелени в охру, от теплого ветерка в холод, из загорода в город.

Это был день, когда Гитлер вторгся в Польшу.

Глава 2

Из огня да в полымя

Реня

Сентябрь 1939 года

Слухи летали, как пули: нацисты жгут, грабят, выкалывают глаза, вырывают языки, убивают младенцев, отрезают женщинам груди. Реня не знала, что об этом думать, но, как и все жители города, не сомневалась, что немцы скоро придут в Енджеюв. И что они преследуют евреев. Во всех семьях царила паника. Никто не понимал, куда бежать. Все запирали дома. Паковали вещи. Толпами передвигались от города к городу, мирные жители с детьми шли рядом с колоннами отступающих польских солдат. Поезда не ходили.

Так же, как и многие их соседи, Кукелки решили двинуться на восток, к Хмельнику, такому же маленькому городку, расположенному на другом берегу реки Нида, где, как предполагалось, они окажутся вне досягаемости немцев и где, как они надеялись, польской армии удастся закрепиться. В Хмельнике у Кукелков были родственники. С собой они почти ничего не взяли и, влившись в толпу, отправились в путь пешком.

Дорога, растянувшаяся на двадцать одну милю, была усеяна трупами людей и скота – жертвами безжалостных воздушных бомбардировок нацистов[77]. Немецкие самолеты сбрасывали бомбы повсюду, без разбора. Задыхаясь от тошнотворного запаха, Реня часто оказывалась распластанной на земле, широко раскинув ноги и руки, на окраине какой-нибудь горящей деревни. Она быстро сообразила, что во время бомбежки безопаснее оставаться на месте; неподвижность служила какой-никакой защитой. Взрыв, еще взрыв, потом самолет пролетал на малой высоте, поливая землю пулеметными очередями. Она слышала только свист пуль – его и детский плач. Матери закрывали детей своими телами, но, убитые, обмякали, и выжившие под ними младенцы и малыши постарше пронзительно кричали, «взывая к небесам»[78], как она впоследствии писала. Чтобы добраться до Хмельника, пришлось провести день и ночь в аду.

Но Рене сразу стало ясно, что Хмельник – не безопасное пристанище. Город представлял собой груды руин, из-под которых вытаскивали обожженных полуживых людей. И это еще были те, кому повезло. Как выяснилось, отсюда люди бежали в Енджеюв в надежде укрыться там от опасности. «Все искали спасения, попадая из огня