«Школа не несет ответственности в случае наступление смерти или недееспособности».

Однако, как известно, хуже, чем собственная гибель, были лишь финансовые вопросы. И они обнаружились ближе к концу договора. По нему я обязывался заплатить четыре пуда серебром за каждый год обучения. Издеваются, что ли? Я не помнил, сколько точно весил этот самый пуд, но понял, что денег у меня все равно не хватит. В кармане лежали три смятые сотки. Потому что кошелька сроду не было. И заплатить за меня никто не мог. Вряд ли у дяди Коли завалялось где-нибудь на антресоли четыре пуда серебра. Поэтому я перешел на последний лист.

«Дополнительный договор на альтернативный способ оплаты обучения».

Если коротко, если бы я подписывал его, то после школы должен был отработать три года в одном из профильных министерств. Что значило слово «профильный» в данном контексте, оставалось только догадываться. А так, получалось, год отучился, год отработал. Ситуация, если честно. Такое ощущение, что я поеду сегодня домой.

За грустными раздумьями наступил вечер. Запах, доносившийся от столовой, сводил с ума и заставлял желудок урчать, но я не вышел из комнаты. Еда для учеников, а я еще непонятно кто. Скоро пришли и соседи. Рамиль привычно улыбался, а Дима хмурился.

— Ты чего на ужин не ходил? — спросил долговязый. — Так котлеты сегодня огонь.

— И опять без сладкого, — пробурчал Дима.

— Неохота, — соврал я.

— А что это у тебя? Договор? — не унимался Рамиль.

— Ага. Сказали ознакомиться и подписать. Вот не знаю, что делать.

— Если уж ты здесь, — стягивал с себя гетры толстяк, — то все уже решено. Ставишь закорючку и учишься.

— Мне всего четырнадцать. Я раньше документы никогда не подписывал.

— Вполне совершеннолетний по нашим прикидкам, — тужился высокородный сосед, — теперь сам несешь за себя ответственность.

— Ага, я тоже удивился, — вставил Рамиль. — Но ничего, подписал. Как видишь, живу и здравствую на школьных харчах.

— И ты четыре пуда серебром заплатил? — спросил я.

— Неа, — легкомысленно отмахнулся тот, — это же получается больше двух лямов. Я отработку подписал. Это ту, где после школы надо будет поработать на Конклав.

— Беднякам выбирать не приходится, — философски заметил сосед, скидывая потные вещи в бельевую корзину.

— Ой, Димон, захлопнись, за тебя вообще двоюродный дядя заплатил. Вся наша разница, что ты на него батрачить будешь. Вот и все.

— Я же тебе по секрету, — покраснел Дима, но кроме пыхтений ничего не добавил.

Перебраниваясь, соседи взяли полотенца и ушли в душ. А я расправил постель и залез наверх. Есть хотелось неимоверно, даже живот сводило. Но я не собирался совершать ошибку и выходить из комнаты. Надо было подумать, что делать с этим треклятым договором.

С одной стороны, Козлович огорошил меня новостями. По всему получалось, что это и не школа вовсе, а прям концлагерь. За территорию не выходи, учись хорошо, да еще и дуэли у них какие-то разрешены. Помнится, что у Пушкина, что у Лермонтова на них была смертельная аллергия. Страшно, ох как же страшно.

С другой стороны, невиданный и чужой мир невероятно манил. Домовые, гоблины, гремлины, и могу поклясться много кто еще. Я не строил иллюзий, магический мир был опасен. Здесь с четырнадцати лет уже приходилось отвечать за себя. Но вместе с тем ни Рамиль, ни Дима не выглядели несчастными. Один такой же, как и я — обычный пацан. Другой — представитель некой родовитой, судя по всему, фамилии.

Но существовал еще один немаловажный фактор. То самое ощущение всемогущества, когда Павел Сергеич дал поуправлять мне смерчем. Пусть и крохотным, но самым настоящим. Я в жизни подобного не испытывал. И, что еще немаловажно, я почувствовал себя особенным. Не обычным пацаном из неблагополучной семьи, а действительно важной частью чего-то большего. Мыслей было очень много. И выстроить их в логическую и последовательную цепь почему-то не получалось.

Мне казалось, что я всего лишь моргнул. А когда открыл глаза, то удивился произошедшим переменам. В комнате темно, за окном тоже, на противоположной, одиночной кровати посапывает Рамиль. Его я определил по костлявым ногам, торчащим из-под одеяла.

Я сел на кровати, вот тебе и подумал. Желудок предательски заурчал, напоминая, что кушали мы с ним очень давно. Теперь терпеть придется до самого утра.

— Максим, ты проснулся? — раздался шепотом голос, в котором я узнал Диму.

Сам высокородный представитель славной фамилии Байковых тут же вырос передо мной.

— Спускайся, мы с Рамилем тебе поесть принесли. Еле домовых уболтали, вообще из столовой ничего выносить не разрешается.

Меня дважды уговаривать не пришлось. Я аккуратно спрыгнул на пол и оказался наедине с четырьмя бутербродами на тарелке и стаканом холодного чая. Никаких блюд высокой кухни: черный хлеб, масло, сыр, но мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел.

— Ты будешь со мной? — предложил я Диме, который смотрел на мой поздний ужин с глазами голодной и побитой собаки.

— Если только один, — дал себя уговорить Байков и тут же жадно вцепился в хлеб.

Судя по его комплекции, покушать он любил. Просто с обменом веществ не повезло. Я вот мог трескать все, что душе угодно. И ничего — ни жира, ни мышц. А у Димы все откладывалось в бока.

К чести Байкова, он и вправду съел лишь один бутерброд, а с тремя остальными я расправился лично. Не сказать чтобы наелся, однако чувствовал себя уже значительно лучше.

— Ты по поводу договора не переживай. Это стандартная практика, — стал объяснять мне Дима. — Обучение мага дело хлопотливое, не всегда дешевое. Не все ученики магами опять же становятся.

— А что, если меня и вправду выгонят? Как с договором быть?

— Отработаешь в каком-нибудь министерстве мелким служащим ровно столько, сколько проучился. Повезет, так там и останешься. В нашем мире много обычных людей без силы. А ты уникум, как никак.

— Уникум, — повторил я, будто сам себя в этом убеждал. — А ты откуда знаешь?

— Козлович проболтался. Так что не переживай. Конечно, тебе трудно придется. Ты из обычной семьи, не магической. Поэтому и подготовки никакой. Но и это ничего. Здесь таких почти половина. И многие из них точно на второй курс перейдут… Ладно, — Байков грустно посмотрел на пустую тарелку, — я спать. Завтра день сложный, руноведение и алгебра. Специально они эти предметы в один день ставят?

Я залез наверх, а Дима разделся и по-стариковски принялся ворочаться, пока наконец не затих и тихонечко не захрапел. Ко мне же теперь и сон совсем не шел. Нет ничего хуже, чем задремать днем. Бодрая ночь гарантирована. Тем более меня манила стопка бумаг, лежащая на третьем, «моем» столе. Тот самый договор. И чем дольше я смотрел, тем тверже становилась решимость.