— Зачем столько? — смеялась она, уворачиваясь. — И почему синие?

Тургенев бесстыдно кувыркался, демонстрируя большие розовые пятки.

— Толстого спросите! — крикнул он с высоты. — Лев Николаевич все объяснит!..

Иван Сергеевич, даже ненатуральный, весьма помог. Любовь Яковлевна пробудилась с ясной головой и вполне здоровой.

Умывшись из пахнувшего прошлогодним вареньем таза, она подошла к окну. Тревожившие мысли и сомнения куда-то отступили, цветущий женский организм звал выйти на цветущую природу. Дуняша принесла целый ворох свежих панталон, Любовь Яковлевна, пощелкав резинками, остановилась на паре вовсе безукоризненной (прочие подарены были горничной). Поверх белья она надела простое тафтяное платье без оборок, выбрала соломенную скромную шляпку с плюмажем из единственного павлиньего пера, сунула ноги в подвернувшиеся разношенные чуни.

Июньский сад встретил ее бормотанием молодой листвы, терпким запахом гортензий и рододендронов. Все насквозь было пронизано ярким солнечным светом, в нем, вопреки законам тяготения, недвижно стояли стрекозы. Присобрав в ладонь длинноватое платье и обходя стороной гигантских насекомых, Любовь Яковлевна устремилась к скрытой за кустами беседке, откуда слышались голоса и смех.

Смеялся маленький Яша. В охотничьем костюмчике, с пистолетиком наизготовку, он целился во что-то не видимое матери.

— Взводи же шнеллер, ангел мой… почувствуй пружину, — учил ребенка отец, — и теперь плавно… плавно дави на спусковой крючок…

— Бах! Бах! Бах! — прогремели выстрелы, весьма похожие на настоящие, и Любовь Яковлевна поняла, что Игорь Игоревич привез сыну очередную, более совершенную модификацию его единственной и неизменной игрушки. Не одобряя страсти ребенка к оружию, Любовь Яковлевна не решалась и препятствовать ей. Попытки же отвлечь Яшу от агрессивного времяпрепровождения, переключить его внимание на игры более полезные успеха не имели.

Не вмешиваясь в мужские забавы, она простояла в крыжовенных зарослях, покуда шум у беседки не утих. Сын, очевидно, в чем-то прогрессировал, и Игорь Игоревич, довольный, увел ребенка в другой конец сада. Любовь Яковлевна вышла и увидела мишень. Это был плюшевый пингуин, без глаз и с множественными рваными отверстиями в обезображенном плюшевом тельце.

Безуспешно борясь с острым чувством ненависти к мужу и одновременно давая зарок касательно дальнейшего исполнения супружеской обязанности, Любовь Яковлевна направилась к поляне, где под цветущими деревьями стояли легкие соломенные кресла и был сервирован стол для позднего дачного обеда.

Игорь Игоревич уже был здесь. В китайчатой рубахе навыпуск, делавшей его внешность еще более заурядной, он пил вино с каким-то гостем, голова которого была забинтована, а спина неприятно знакома Любови Яковлевне.

— Наверняка ты помнишь Василия Георгиевича, — обратился к ней муж. — Вот, приехал навестить нас…

Ошеломленная, она не нашлась, что сказать. Черказьянов как ни в чем не бывало поцеловал ей руку и осведомился о здоровье.

Лакей Проша с застывшим лицом подал сморчковый суп с проросшими зернами овса, на второе предлагались щучьи глазки и кишки, плававшие в подогретом козьем молоке. Десерт был задуман в виде тертого ревеня, сдобренного сахарной пудрой и обильно перемешанного с макаронами. Это были любимейшие кушанья страдавшего хронической задержкой желудка Игоря Игоревича и лично им приготовленные в качестве сюрприза. Разумеется, Любовь Яковлевна ни к чему не притронулась. Пригубив слизистого оршада, она едва удерживалась, чтобы ударом ноги не опрокинуть легкий фанерный стол со всеми расставленными по нему гадостями.

Мужчины ели с видимым удовольствием. Игорь Игоревич, замирая, нюхал каждую ложку, Черказьянов по-восточному облизывал пальцы и шумно восторгался.

— Сморчки сырыми кладете? — спрашивал он Игоря Игоревича.

— Что вы! — Муж снисходительно улыбнулся. — Грибы следует обжарить в рыбьем жиру.

— Кишочки, небось, прочищаете?

— Ни в коем случае… весь вкус пропадет.

— А молочко свежее берете?

— Прокисшее лучше. И пару ложек муки, чтобы погуще свернулось…

Любовь Яковлевна в каком-то оцепенении наблюдала дикое пиршество, и только когда Черказьянов выплеснул к себе в тарелку остатки всех трех блюд и тщательно их перемешал, — зажав рукою рот, стремительно выскочила из-за стола…

Немало потрудясь, чтобы прийти в себя, она заперлась в апартаменте и долго не открывала вначале на деликатный, а потом все более настойчивый стук.

Игорь Игоревич стоял на пороге в пыльнике поверх пиджачной пары.

— Я уезжаю, — неловко помахав руками, объяснил он. — И Черказьянов со мною… насчет же обеда я не предполагал… прости…

Она наблюдала из окна, как деревянными шагами он направляется к дрожкам, и омерзительный гость идет рядом с ним, и оба они хоть ненадолго, но уходят из ее жизни.

…А вечер выдался на диво хорош. Любовь Яковлевна вышла в голубоватый сумрак, ослабила лиф и вобрала полную грудь бодрящего свежего воздуха. «Все образуется, — говорила она себе, — перемелется, мука бу…»

Внезапно она увидела, что под кустом смородины прячется какая-то расплывчатая страшная фигура. Медленно Любовь Яковлевна принялась отступать к дому, и фигура, предполагая себя не обнаруженной, чуть быстрее начала перемещаться к ней, чтобы ловчее наброситься ибез шуму задушить. Крикнув, Любовь Яковлевна побежала, и тут же чьи-то руки жадно ухватили ее за грудь. Мелькнула и приблизилась жуткая белая голова.

— Черказьянов?! Негодяй! Каким образом?!

Не отвечая, он повалил ее в траву. Отчаянно засучив руками по земле, Любовь Яковлевна нащупала тяжелый предмет и что было сил ткнула им в вонючую похотливую массу.

— Серпом по яйцам! Серпом по яйцам!

Она никогда не видела мужа в таком состоянии. Бесцветные редкие волосы Игоря Игоревича были всклокочены, очки забрызганы грязью, галстук сбит набок. Отбросив зонтик, от которого на полу сразу натекла лужица, он метался по прихожей, задевал вещи и был не похож на самого себя.

— В чем дело? — холодно осведомилась Любовь Яковлевна. — И кто позволил тебе употреблять такие выражения?! Ты ведь не о куриных делах?

— Прости… — Игорь Игоревич опустился на ящик для обуви, предоставив слуге Прохору стащить с него перемазанные глиной калоши. — Только что я от Василия Георгиевича… бедняга в хирургическом отделении… какие-то разбойники напали на него и серпом, представь, серпом взрезали по я… извини, по переднему тайному месту…

— Что же, — Любовь Яковлевна оставалась на редкость невозмутимой, — господин Черказьянов более не сможет демонстрировать прыть женщинам? Отныне он кастрат и станет проходить по ведомству евнухов?!

Стечкин удивленно посмотрел на супругу.

— Нет… обошлось… все пришили на место. Оперировал Боткин.