— Не конкурент, — я поморщился, — но кто-то, понимающий принципы нашей работы. Это немного тревожит, верно?

— Про понимание говорить слишком рано.

— Он не случайно… сделал это, — медленно сказал я. — Он понимал, что делает. Он повредил мозг жертв для того, чтобы мы, тоттмейстеры, не смогли взять след. Вот что я думаю. И если ты не думаешь так же, то явно теряешь хватку.

Макс вздохнул:

— Я никогда не называл хваткой стремление схватить первую попавшуюся теорию и носиться с нею в пасти, как молодой кобель с костью. А два мертвеца — пока еще недостаточный довод, чтоб поддержать твою идею, Курт.

— Полагаю, трех будет достаточно? Может, пяти? Или, скажем, десять?

— Прекрати ёрничать, — не выдержал он. — Людям время от времени проламывают головы, и если за сутки в городе таким образом повезло сразу двоим, это еще не повод строить собственную теорию!

— Она кажется тебе невероятной?

— Нет, — ответил он, поколебавшись, — всего лишь маловероятной. Исчезающе мало.

— Мы давно стали относиться к убийцам свысока. Любое убийство в Альтштадте раскрывается за сутки, а исключения крайне редки. Почему бы не предположить, что на улицах города появился кто-то немного более серьезный и опасный, чем мы привыкли считать? Человек, не понаслышке знакомый с нашей техникой, способный маскировать следы и сбивать со следа погоню? Ты боишься признать существование непредсказуемого противника?

— Никогда. Как по мне, чем непредсказуемее убийца, тем интереснее, — Макс улыбнулся, и улыбка эта выглядела достаточно искренней. — Посуди сам, не такая уж и тайна наше ремесло. Ну, предположим, кто угодно с улицы не знает, что нам для работы нужен мозг. Вокруг Ордена и без того много слухов, домыслов и самых диких нелепиц. Мой денщик слышал от какого-то скорняка, что смертоеды оживляют тела, съев кусок их сердца, истолченный с кладбищенской землей… Нет ничего странного в том, что крошечная частица правды спустя многие годы, наконец, достигла ушей, не заложенных наглухо селянским вздором и суевериями! Ты сам прекрасно знаешь, что эта правда в народе не приживется, и через неделю в пивной сам услышишь, что имперские некроманты умеют обращаться в черных лисиц, а в темноте их глаза горят желтым пламенем… Еще вина! Тебе что-нибудь еще взять? Ладно. Так вот… Меня не смущает существование человека, который подглядел крохотную часть нашей работы. Нет ничего страшного в том, что враг догадается о том, что именно из большой тяжелой штуки со стволом и прикладом у тебя в руках появляется смерть… Ладно, сравнение ни к черту, забудем… В общем, нет, меня это не беспокоит. Я вижу два тела в разных концах города, умершие схожей смертью, но явно не связанные друг с другом.

— Во-первых, мы даже не знаем личность второго, чтоб установить это, — оборвал я. — А во-вторых, душевнобольные способны убивать безо всякой системы, руководствуясь своими предпочтениями и принципами.

Он терпеливо закивал:

— Конечно, конечно. Ты никогда не упускал возможности изречь дюжину-другую полицмейстерских словечек. Только все это впустую… У нас нет ни одной причины полагать, что эти смерти связаны.

— Но способ…

— Господь Бог! — Макс треснул кулаком по столешнице. Несмотря на кажущуюся мягкость кулака, дерево отозвалось громким скрипом, а тарелки подпрыгнули. — Если на поле боя ты найдешь тысячу солдат с пулей внутри, ты тоже бросишься стремглав ловить их таинственного убийцу?

— Софистика, — сказал я холодно. — Ты сам понимаешь несоизмеримость сравнений.

— Ну, пусть. Что ты собираешься делать? Мертвецы в кои-то веки действительно молчат, жандармы ничего путного сообщить не могут, свидетелей нет, улик нет, мотив неясен. Что делать?

— Обращусь к фон Хакклю, — сказал я, помедлив. — Его люди могли не обратить внимания на эти совпадения. Будет лучше ввести его в курс дела.

Макс отвел от меня потяжелевший взгляд, зачем-то взвесил в руке бокал с вином.

— Не советую.

— Что?

— Говорить что-то фон Хакклю.

Макс Майер умел быть серьезным, когда того требовали обстоятельства. Мне доводилось видеть его в таких ситуациях — прежде. Отчего-то вспомнилась битва при Моренго. День, полускрытый наслоениями нескольких тысяч других дней, которые легли сверху. Визг осколков, секущих траву, брустверы и людей за ними. Вспомнился вдруг запах того летнего дня — бурьяна, горячей земли, пороха, пота и смерти. Блестящие кирасы штейнмейстеров, чья ровная шеренга похожа на извивающуюся металлическую змею, вскинутые одновременно руки, скрежет камня по железу, поднятую в воздух и зависшую клубами пыль… Макс сидел тогда неподалеку от меня, на груди его были белые аксельбанты хаупт-тоттмейстера, а в животе — сочащаяся жидким черная рана. И взгляд был сосредоточенный, тяжелый, уверенный. Нет, Макс Майер умел быть серьезным. И он оставался все так же серьезен, когда пришла наша очередь и мы, услышав сигнал, швырнули на французские редуты, на стены штыков, на жерла пушек всю мощь Ордена, сосредоточенную в одном исполинском кулаке. Чумной Легион…

— Почему? — спросил я только.

— А ты подумай, Шутник.

Я думал. Макс Майер ковырял ложечкой аппетитный поджаристый баумкухен, не глядя на меня.

— Ты ведь не думаешь, что…

— Я? Нет, — он поднял глаза от тарелки. — И ты нет. А он может. Не мне рассказывать, как относятся к Ордену… сегодня. Мир давно уже не тот, Курт. Не будь на то воля императора, храни Господь его душу, — Макс быстро перекрестился на портрет императора, висевший на стене, то ли фиглярствуя, то ли всерьез, — прочие магильеры разорвали бы нас быстрее, чем ты успел бы поднять мертвую канарейку.

— Ты сгущаешь краски… — бросил было я, но Майера нелегко было перебить, даже когда он говорил негромко.

— Тебя давно не называли смертоедом? Мертвяком? Некромантом? Ты забыл, как люди отводят глаза? Как шушукаются за твоей спиной? Ты не замечал, что, встретив тебя на улице, прохожие скрещивают пальцы? Знаешь, почему они так делают? Говорят, это не дает смертоедам заполучить твою душу…

На какое-то время мне показалось, что Макс едва себя сдерживает, в глазах почудился блеск, которого я прежде не замечал. Но это все был морок, наваждение — я убедился в этом, когда еще раз взглянул в глаза приятелю. Они блестели, но блеск этот не выдавал настоящей ярости, лишь усталость, горечь и раздражение человека, которому давно не выпадало случая как следует выговориться.

— Восемь полков магильеров в городе и окрестностях, Курт. Штейнмейстеры, фойрмейстеры, лебенсмейстеры, вассермейстеры, люфтмейстеры… несколько тысяч ряженных в казенное сукно павлинов, вышагивающих по улицам с гордо поднятой головой! Опора трона и надежда народа! А когда ты заходишь, чтоб пропустить кружку пива в пивнушке, на тебя смотрят так, словно за тобой стелется трупный яд, выжигающий траву. Как будто ты демон, выполнивший грязную работу, но позабывший убраться с рассветом! — Макс рванул левой рукой шеврон с двуглавым имперским гербом. — А, дьявол… Ладно, я погорячился. Не слушай дурака. Просто подумай, что будет, если в городе появится новый слух… Слух про тоттмейстера-убийцу.