Елизавета усмехнулась:

– Все, что вы, князь, здесь услышали – величайшая государственная тайна. Вам оказывают высочайшее доверие. Я приветствую интерес наследника к военному искусству, но больно много людишек могут воспользоваться слабостью и неопытностью наследника нашего. Потому жесточайше придерживайтесь сей инструкции. Будьте предельно осторожны с великой княгиней – мастерицей обласкивать людей к ней приближенных. Судьба России в ваших руках, князь!

– Государыня-матушка, помилуйте, больно напуган я таким документом. По силам ли милость ваша?

– Сам понимаешь, князюшка, наследнику нужно знать военное дело, но не создавать своей армии… Мало ли куда его подтолкнут лживые люди? Молод еще, разобраться в правде-то. Мы, чтобы тебе помочь, устроим так, что не будет у наследника постоянной прислуги, канцлер уже указ подписал. Каждую неделю лакеи будут сменяться. Так что остальное за тобой! Не подведи меня.

Екатерина подозревала, что тайные занятия военной наукой Петра с камергерами и камердинерами были открыты шпионами Елизаветы. Через пару дней она получила подтверждение своим догадкам. На удивление, императрица была радостной и приветливой – небывалый случай, пригласив супругов к себе, осчастливила новостями:

– Радует меня, Петр, ваше стремление и любовь к военным знаниям. Токмо что ж это за занятия с камердинерами и лакеями? Чему они вас научить могут, здесь нужен муж грамотный в военном деле, да и не все по книжкам можно изучить. Решила я назначить тебе наставника, что всегда при тебе будет, и растолковывать знания разные.

Петр и Екатерина переглянулись: вместо гнева милость? Неслыханное дело! Наставник в военном деле? Радость! А в чем подвох-то?

– И кого же вы, матушка-государыня, ко мне назначили? – не стал скрывать заинтересованности наследник.

– Да ты его знаешь, это наш славный генерал-губернатор Петербурга, князь Василий Аникитич Репнин, человек бывалый, в походах участвовавший. Да и в остальных вопросах порядочный и честный человек.

– Генерал Репнин? – удивленно протянул Петр, стремительно пытаясь вспомнить о названном человеке всю информацию и определить для себя: хорошее или плохое назначение. Екатерина тоже непроизвольно сморщила носик и быстрее Петра поняла – это хороший подарок, очень неожиданный, но им с Петром нужный.

– Я уже сообщила князю о назначении его обер-гофмейстером вашего Малого двора, с завтрашнего дня он приступит к новым обязанностям. А бездельников графа Брюммера и обер-камергера Бергхольца от занимаемых ими должностей при великом князе я приказала освободить. Довольно. Ну-с, вижу, вы довольны, Петр Федорович? Угодила. А теперь побалую я и вас, княгиня Екатерина Алексеевна! Так и быть, назначаю к вам обер-гофмейстериной свою родственницу – графиню Марию Чоглокову! Дама известная своими добродетелями и преданностью! Вы с нею знакомы.

– Благодарю вас, Ваше Величество! – побледнела Екатерина. Она хорошо знала новую статс-даму – двоюродную сестру императрицы. С одной стороны, назначение ей в услужение столь знатной женщины – особая милость, но с другой – надзор за княгиней ужесточался прямо пропорционально. Гофмейстерина должна всегда быть рядом с Екатериной, общение любого человека с княгиней только через нее.

«Чем же я так прогневала Елизавету?! Ни для кого не секрет, что Чоглокова – глаза и уши Бестужева! А уж он-то ни любви, ни слабой приязни ко мне не питает».

Появление на следующее утро Чоглоковой Екатерина пережила с большим трудом. Присутствие женщины давило на нее и угнетало. Княгиня пряталась за чтением книг, изредка прислушиваясь к мельтешению надзирательницы – Чоглокова переселялась, внимательно следя за слугами, которые перетаскивали узлы и корзины с вещами.

Образ добропорядочной, счастливой и любящей жены, что демонстрировала новая гофмейстерина, раздражал, и Екатерина, обычно приветливо принимавшая новых женщин в свою свиту, пыталась успокоиться – читала новый французский роман.

История влюбленных оказалась печальной. Слезы сами набегали на глаза, Екатерина, как ей казалось, смахивала их украдкой и тайком вздыхала. На отношение к Чоглоковой повлиял донос Крузе, дама преданно доложила об инструкциях Елизаветы в отношении великой княжны и причины, по которым это назначение состоялось.

«Ее Величество так и сказала: ты, сестрица, должна служить образцом для великой княгини. Ты теперь – хранительница супружеского согласия великокняжеской четы!» – вспоминала слова Крузе, передавая их дословно Екатерине. И так горько становилось от всеобщей осведомленности ее семейных отношений с Петром, что уж и книжных строк не видела, и думать ни о чем не могла. Ведь не было этих отношений! Склонная корить во всем себя, Екатерина металась в попытке их устроить, придумать, но все разбивалось не начавшись. Для Петра Федоровича она оставалась верным другом и соратником, но никак не возлюбленной. Описанные в романах сцены соблазнения вызывали яркий румянец на ее щеках, она пыталась представлять себя и супруга наедине в постели, но не получалось – выходило грубо и пошло. Екатерина понимала: она оказалась совершенно неподготовленной к семейной жизни. И это при знании о флирте, любовных страстях, адюльтерах, окружающих ее. Печаль и отсутствие подсказки, редкие, но имеющие место намеки императрицы, что всплывали в воспоминаниях, довели Екатерину почти до обморочного состояния.

– Я плохо себя чувствую, пойду прилягу! – объявила она женщинам, в надежде, что в спальне сможет спокойно поплакаться, вдали от назойливых глаз. Но не тут-то было. Чоглокова засуетилась, приказала привести лекаря, послала сообщить о плохом самочувствии великой княгини императрице и наследнику, словом, подняла шум, от которого так стремилась уйти Екатерина. Это ее расстроило еще пуще, и слезы неудержимо полились ручьем.

Лекарь осмотрел великую княгиню и пообещал на следующий день пустить кровь.

Екатерина вздохнула с облегчением: ее наконец-то все оставили в покое. В слезах она уснула, пообещав себе стать счастливой – назло врагам, которые отнимали у нее остатки свободы, дорогих ее сердцу людей, лишали права радоваться. Любить она еще не умела, в том смысле, что не знала, как это не иметь силы жить без другого человека, ловить взгляд, трепетать внутри при его приближении. Она понимала, что любовь – это нечто большее, чем привязанность, которую испытываешь к родителям или родным. Хотя Петр был ей родственником, и по зову крови она уже любила его. Прояви он хоть маленький намек на нечто большее, и Екатерина бы загорелась, зажглась. От незнания что делать и плакала. Вечером, ночью, под утро, засыпая.

Утром пришла императрица. Она положила прохладную руку на лоб великой княгини и внимательно осмотрела ее.

– Нельзя так много плакать, дорогая! У вас красные глаза, вы плохо выглядите.

– Виновата, матушка, что-то с нервами, – пролепетала Екатерина, применяя на деле совет уволенной от нее Крузе. Императрица, подхватив пышные юбки, присела на край кровати, взяла ее за руку, нежно погладила.

– Вы похожи на молодую жену, которая не любит своего мужа. Слишком много слез. Я не понимаю вас. Когда решался вопрос о браке с Петром Федоровичем, ваша мать уверяла меня, что мой наследник не противен вам. Вас ведь не принуждали к браку, Екатерина? Вы по доброй воле пошли за Петра?