Ещё Филипп помнит, как родители ругались. Папа нередко со злости ударял кулаком в стену, мама плакала, испугавшись, что в следующий раз он ударит её, а Филипп сидел, забившись под письменный стол в комнате, – ругаться родители предпочитали на кухне. Начинали за ужином, и ссора затягивалась до глубокой ночи. Иногда Филипп так и засыпал под столом, подложив под голову плюшевого тигра.

Но есть у него и хорошие воспоминания. Например, как папа сильно-сильно раскачивал Филиппа на качелях и Филиппу казалось, что он вот-вот вылетит из сиденья, как циркач из пушки. Папа любил ходить в цирк и в зоопарк. И просто обожал мороженое – сливочное в рожке. Иногда с ним было очень здорово.

Я немного завидую Филиппу. Хотя что я обманываю – я ужасно ему завидую: у меня таких воспоминаний нет. Я роюсь в памяти, как в мешке, стараюсь отыскать хоть что-нибудь, но не получается – пусто и темно. А ведь и у меня был папа, наш папа, целых два года. И тогда я придумываю:

– Я тоже кое-что помню! Как мы с папой учили «Вышел зайчик погулять». Папа говорит: «Вышел зайчик…», а я отвечаю: «Кукулять!» – и они с мамой надо мной хохочут. Я очень хорошо это помню.

Такого, конечно, не было. То есть я действительно отвечала «Кукулять», но учили мы стишок только с мамой, вдвоём. И хохотала мама одна. Если уж совсем честно, то и этого я не помню – мама показывала мне видео из детства. Вот откуда я знаю. Папы в этом видео нет, но так охота хоть ненадолго притвориться, что есть.

Не понимаю, почему наши мамы всё это время ограждали нас друг от друга. Конечно, у них нет никаких причин дружить, но разве они не могли хотя бы попытаться переступить взаимную неприязнь? Ради нас. К тому же прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как папа уехал. Как можно так долго обижаться? И, самое главное, намеренно скрывать нас друг от друга.

Маму Филиппа, Нину Александровну, я ещё могу понять: всё-таки папа бросил её ради моей мамы. Но моя-то чем недовольна? Филипп считает, что она злится, потому что Нина Александровна оказалась права. Когда всё раскрылось – то, что папа встречается с моей мамой, между мамами произошёл скандал, и Нина Александровна сказала что-то вроде: «Ты не очень-то радуйся, он и об тебя ножки вытрет – и был таков!» Мама рассмеялась ей в лицо, но потом именно так всё и вышло. Так что о нашей с Филиппом дружбе им лучше пока не знать.

– Мам нужно беречь, – говорит Филипп.

Его мама – акушер-гинеколог, и ей часто приходится работать в ночь, в праздники и по выходным. Она любит свою работу, переживает за мам и новорождённых, но ужасно устаёт. Она ранимая и впечатлительная, каждая мелочь кажется ей трагедией, чуть что – сразу в слёзы, как маленькая. Особенно в том, что касается папы. Она и злится на него, и никак его не забудет. Этого Филипп не понимает, но всё равно не хочет лишний раз её волновать, так что это даже хорошо, что мы далеко друг от друга живём. Меньше шансов попасться.

Я ужасно мучаюсь тем, что рассказала Шестиглазому: на него нельзя положиться. Если наши мамы узнают и опять перессорятся, то и нам общаться не дадут.

Еще беда: Шестиглазое в отношении Филиппа настроено серьёзно и продолжает меня донимать. Как я ни стараюсь убедить это бестолковое создание в том, что у Филиппа есть девушка, вылитая Анна-София Робб, Шестиглазое упрямится и безоговорочно верит в свой успех. Девушку оно за препятствие вообще не считает и целыми днями вынашивает планы по завоеванию моего брата.

«Не такая уж она писаная красавица, эта Анна-София Робб!» – вот до чего договорилось – шарики за ролики.

И всё-таки мне придётся найти с Чудовищем общий язык, донести до него одну очень важную вещь. Я стараюсь делать это учтиво и уважительно, как будто Чудовище – человек:

– Пожалуйста, девочки, никому не рассказывайте про Филиппа. Вдруг дойдёт до учителей? А они передадут моей маме. Наши мамы друг друга недолюбливают… Короче, им не понравится, что мы общаемся. Так что вы не рассказывайте, ладно?

– Ладно, – удивительно быстро соглашается Шестиглазое. – Но с одним условием!

Я вспыхиваю от злости: ну конечно, у Шестиглазого всегда найдётся какое-нибудь условие. Как же без условия! Как не урвать что-нибудь для себя? Естественно, нужно воспользоваться чужой слабостью на полную катушку!

– Нам нужна его фамилия, а лучше сразу ссылка на страничку.

– Ну уж нет! Вы кому-нибудь…

– Нет-нет-нет! – Чудовище изо всех сил мотает головами. – Мы просто хотим узнать его получше. Мы, как и раньше, будем изображать, что ты наша подруга, а Филипп – твой парень. И никому ничего. Клянёмся!

– В сотый раз повторяю: у него есть девушка! И не надо никому говорить, что он мой парень! Просто друг. А лучше вообще про него ничего не говорите!

– Если хочешь, мы можем сказать всем, что он на самом деле твой брат, просто ты хотела выпендриться и наврала, что он твой парень, – предлагает Шестиглазое елейным голоском. – Конечно, после такого ты больше не сможешь быть нашей подругой и придётся тебе уползти обратно туда, откуда ты взялась. Правда, сомневаюсь, что после этого кто-то захочет с тобой общаться…

Для пущей убедительности Катя Мельник изображает, как именно она преподнесёт эту историю публике:

– Представляете, девочки, я ей даже свой ободок подарила! Думала, что мы подруги! Да-да, тот самый, Сваровски, который мне тётя из Инсбрука привезла. А Касаткина меня обманывала! Она всех нас, всю школу, обманывала!

– Я же вернула тебе ободок! – свирепею я.

– Ой, да кто поверит тебе после того, как все узнают, что ты постоянно врёшь! – смеются головы.

Мне охота схватить эти головы и открутить! Но у меня нет другого выхода, кроме как дать им то, чего они требуют – фамилию Филиппа, чтобы они нашли его страничку, и понадеяться, что больше они никому ничего болтать не станут. Если разобраться, им это и не выгодно: они хотят приберечь Филиппа для себя. Если кто-то узнает, что он мне не парень, а брат, у Шестиглазого тут же появятся соперницы. Может, пиджака Кензо, как у Мельник, ни у кого в школе нет, зато найдётся множество девочек в разы красивее и умнее её.

Да, если Чудовище замолчит, то всё постепенно утихнет. Должно же любопытство девчонок когда-нибудь угаснуть.

На том мы и расходимся. Быть сестрой Филиппа Вострикова – ещё и большая ответственность. Я очень боюсь его подвести.

Шестиглазое и постоянные мысли о том, как выпутаться из его щупалец, отнимают кучу времени. А ведь ещё есть уроки и домашние задания. И дела по дому. Только сделаешь одно, как тут же возникает другое: то маме придёт в голову перетряхивать шкафы, то надо ехать в магазин за коробками для хранения, то подклеивать плинтус, то лампочки вкручивать, то мастера дожидаться, который чинит бытовую технику… Вот зачем ещё человеку папа – маме помогать. Но только не Славка, про Славку я даже слышать ничего не хочу.

Как же охота просто сесть и поговорить с Филиппом! В общем, я складываю в дневник всё больше и больше ненужных мыслей, но они не желают тихонько сидеть на страницах и всё равно упрямо толпятся в голове.