Мне кажется, на мгновение от моей дерзости у него даже дыхание перехватило. Сюда попадает лишь свет полной луны, но мне хорошо видно, как расширились его зрачки. Сделались чёрными.

Возможно, я совершила ужасную ошибку. И сейчас он кинет меня на растерзание своим людям, голодным до секса в местности, где его не так легко получить. Но почему-то ощущаю, что стратегически верно подобрала слова.

Он бы не дотронулся до моего тела после своих людей. Вот уж кто точно бы побрезговал. А потому мне ничего не грозит. Пока он меня не отымеет.

Дрожащей рукой вытираю слёзы. Сколько мне ещё предстоит их пролить? Меня продолжает трясти от страха, который пока не отпустил.

Хозяин этих стен опускается на корточки. Одетый с иголочки. Чистый, благоухающий. Сытый. Красивый Крёз. Мечта юношеских фантазий. Кто бы знал, что они воплотятся в такой извращённой форме.

– Подозреваю, что для такой, как ты, раздвигать ноги перед незнакомыми мужиками не наказание, – потирает подбородок, размышляя вслух.

Теперь моя очередь задерживать дыхание. От очередного оскорбления. Он даже понятия не имеет, какой человек моя сестра, но его это не останавливает.

– Ты придёшь ко мне сама, – обращается он ко мне, – по доброй воле.

Смотрю в его блестящие в темноте глаза. О чём он?

Пульс бьётся тревожно, отдавая в уши.

Он ожидает, что я изменю своё отношение к нему? Он болен.

Меня разбирает истерический смех. Сквозь слёзы.

Усталость. Страх. Шок. Всё эмоции наложились друг на друга, смешались в дикий коктейль.

– Никогда. Сама – никогда.

Из головы даже вылетело то, что он принимает меня за сестру. А потому говорила за себя и от всего сердца. Но не сомневаюсь, что Серафима дала бы такой же ответ.

На что он рассчитывает? Что творится в его голове?

Он ухмыляется, словно ожидал подобного.

– А до этого будешь зарабатывать себе на хлеб. Сама. И не тем, что между ног.

Якуб поднимается, бросает на меня последний взгляд и уходит.

Долго в одиночестве мне побыть не дали. Спустя минуту в конюшне появляется женщина средних лет. На ней платок. Тёмные брови вразлёт и румяные щёки. Оглядывает меня строго. Цокает неодобрительно.

– Пойдём, – обращается ко мне с сильным акцентом, через который я с трудом пробираюсь, – хозяин сказал, что ты теперь работаешь в хлеву. Но в таком виде я тебя даже к коровам бы не пустила.

Поднимаюсь и тут же ощущаю, как темнота застилает глаза. Женщина меж тем не сразу соображает, что я не двигаюсь. Только на выходе обращает на меня внимание. А я припала лбом к деревянной стене, ожидая, когда вновь вернусь в сознание. Боюсь, пошевелюсь – и тут же грохнусь на землю.

– Ох, болезная, – обхватывает меня за талию и крепко удерживает, хотя сама ниже меня на голову, – пошли, накормлю. Тонкая, как тростинка.

Путь до кухни, куда меня привели, стёрся из памяти. Казалось, я пришла в себя, лишь когда она вложила в мою руку ложку и пододвинула горячий, наваристый суп. Я так давно не ела, что от запаха еды сделалось дурно. Но всё же пересилила себя и съела его до последней капли.

Женщина безотрывно всё это время рассматривала меня, как диковинную зверушку. Такие, как я, наверное, редко сюда заглядывают. Экзотика.

– Меня Хаят зовут, козочка, а как тебя?

– Можно мне позвонить? – вместо ответа спрашиваю. В душе теплилась наивная надежда.

– Ох, козочка, никто из местных против хозяина не пойдёт, а он ясно дал понять, какое ты здесь занимаешь положение, – без сочувствия отвечает.

Местных. Феодал недоделанный.

Очевидно, что она мне не помощница.

Опускаю лицо, чтобы она не видела моего острого разочарования.

– Тогда зовите меня Китекет, – горько усмехаюсь. Именем сестры называться не хотелось. А собственным – не моглось.

– Теперь мыться и спать, – говорит она слова, которые я мечтала услышать. Не от мужчины. – Завтра тебя ждёт тяжёлый день.

Я стояла под душем, наблюдая, как вода, тёмная от пыли и крови, закручивается в воронку и спускается в водосток. Глаза сухие. Пореветь и отпустить напряжение не получилось.

Зато у меня есть передышка. Якуб считает, что я сама к нему приду. С чего бы? Никакой грязный труд не заставит меня забраться к нему в постель.

А потом я придумаю, как отсюда выбраться с минимальными потерями.

Меня разбудили спустя минуту после того, как я уснула. По крайней мере, ощущалось именно так.

С трудом разлепила глаза. Тело ломило. Болело. А кошмар продолжался.

– Поднимайся, козочка, не время отдыхать, – до раздражения бодро по комнате порхала женщина.

Отдыхать. Меня похитили и заставляют прислуживать. Поэтому её слова звучат как издёвка. Только понимание того, что они произнесены без задней мысли, останавливает от колкости в ответ.

Я опустила ноги на холодный пол и осмотрела комнату. Девчачью.

– Это спальня моих дочерей, – поясняет Хаят, поймав мой взгляд, – старшая уехала учиться. Ты спала на её постели. А младшую ты вчера, наверное, и не заметила, она помогает уже по дому. Каникулы.

Вручив мне одежду своей старшей дочери, Хаят вышла из комнаты, сообщив, что ждёт меня к завтраку.

Длинная юбка из грубой ткани, похожей на ситец, завязывалась на талии. Объёмная, неудобная и некрасивая. И такая же просторная рубашка, которую я заправила под юбку. Мешок картошки смотрелся бы на мне не хуже.

Единственное, что меня обрадовало, – трусики. Упакованные, никем не ношенные трусики. Хлопковые. В горошек. Такие одним рывком не сорвать. Надёжные, как пояс верности.

Накормив меня, Хаят наказала следовать за ней. А я, остановившись на крыльце её дома, осмотрелась. Так странно, мне казалось, что он находится совсем близко к хозяйскому особняку. Но нет. Сюда идти минут десять. Вокруг сновали люди, рабочие. Видимо, помощники по хозяйству. Хотя кто знает, чем промышляет Якуб, может, у него тут маковые плантации.

Завтрак и свежий, прохладный воздух взбодрили. Хаят торопливо объясняла мне рабочие обязанности. Проводила на скотный двор, расположенный в отдалении, и я оглядывалась в изумлении от количества животных. И фронта работ. Козы, коровы, бычки, лошади. И это не считая кур, гусей и кроликов.

– Сначала выведи во двор кур, но перед этим обязательно пересчитай всех, затем приберись в курятнике, – важно раздавала указания Хаят.

Старалась не унывать. Особенно познакомившись с козлятами. Белыми, смешными. Неловко бегавшими вокруг меня. Ласковыми, как котята. И такими же резкими, если им что-то не по нраву. Один почему-то отбился от своих сородичей и волочился за мной, как щенок. Но голод взял своё, и он вернулся к маме козе.