Но я не беременела, а королевой я стану, только забеременев, и отец моего ребенка станет королем. Буквально вчера я поняла, что все бы отдала — вплоть до трона, — лишь бы остаться с Дойлом и Холодом. Но одно меня останавливало: чтобы их не лишиться, мне пришлось бы отказаться от данного мне рождением права. А я слишком дочь своего отца, чтобы отдать Келу власть над моим народом… Но я нее больше жалела о своем выборе.

— Есть ли у вас, что возразить, принцесса?

— Моя тетя не совершенство, но брата она любила, я это знаю наверняка. На его убийцу она обрушит все кошмары ада. Ни один из стражей не рискнет стать жертвой ее мести.

— Вы в этом абсолютно уверены, ваше высочество?

— Задайте себе вопрос, господа: чего надеется достичь подобным заявлением король Таранис? Или даже такой вопрос: чем была выгодна королю смерть моего отца.

— Вы обвиняете короля в убийстве принца Эссуса? — спросил Шелби.

— Нет, только напоминаю, что Благой двор никогда не был дружески расположен к нашей семье. И если Королевского Ворона, убившего моего отца, ждала бы смерть под пытками, то король Таранис, если бы ему удалось удачно скрыть содеянное, исполнителя скорее наградил бы.

— Но зачем ему убивать принца Эссуса?

— Этого я не знаю.

— Но вы считаете, что за этим убийством стоит король? — спросил Ведуччи с тем ясным разумом, что светился у него в глазах.

— До сих пор не считала.

— Что вы хотите сказать, принцесса?

— Мне непонятно, что надеется приобрести король, выдвигая обвинения против моих стражей. Я не вижу смысла в его действиях и невольно задумываюсь об истинных мотивах.

— Он хочет, чтобы мы отдалились друг от друга, — сказал Холод.

Я внимательно вгляделась в красивое надменное лицо: за надменностью он всегда прятал тревогу.

— Но как?..

— Если он посеет в тебе столь ужасные подозрения, сможешь ли ты доверять нам, как прежде?

Я опустила взгляд на наши переплетенные руки.

— Нет, не смогу.

— А если подумать, — продолжил Холод, — то обвинение в изнасиловании тоже должно заставить тебя в нас сомневаться.

Я кивнула:

— Возможно, но в чем его цель?

— Вот этого не знаю.

— Если только он не потерял рассудок окончательно, — . сказал Дойл, — цель должна быть. Но сознаюсь, мне она не видна. Мы играем в чужую игру, и мне это не нравится.

Дойл вдруг замолчал и взглянул на юристов.

— Прошу прощения, мы на миг забылись.

— Так вы считаете, что все это — политические игры двух наших дворов? — спросил Ведуччи.

— Да, — ответил Дойл.

— Лейтенант Холод?.. — повернулся к нему Ведуччи.

— Согласен с капитаном.

И ко мне напоследок:

— Ваше высочество?..

— Да, мистер Ведуччи. Да. Что бы с нами ни происходило, это безусловно отражение политики дворов.

— Поступок короля по отношению к послу Стивенсу меня удивил. И заставил задуматься: не используют ли нас в неясных нам целях?

— Не хотите ли вы сказать, мистер Ведуччи, — спросил Биггс, — что начинаете сомневаться в обоснованности обвинений, выдвинутых против моих клиентов?

— Если я выясню, что ваши клиенты виновны в том, в чем их обвиняют, я сделаю все, чтобы они понесли максимально допустимое по нашим законам наказание. Но если обвинения ложны, и король пытается навредить невиновным посредством закона, я сделаю все, чтобы напомнить королю, что в этой стране закон превыше всего.

Ведуччи улыбнулся — совсем не так радостно, как в прошлый раз. Нет, он улыбнулся хищно, и эта улыбка его выдала. Теперь я знала, кого здесь стоит бояться. Ведуччи не карьерист, как Шелби или Кортес, но как юрист он их превосходит. Он искренне верит в закон, искренне считает, что невинных нужно защитить, а виновных покарать. Такую прочную веру не часто встретишь у юриста, оттрубившего за барьером добрых двадцать лет. Юристы обычно жертвуют убеждениями ради карьеры, но Ведуччи удержался. Он верил в закон и, может быть — только может быть, — начинал верить нам.

Нас пригласили перейти в другую комнату — не такую просторную, как конференц-зал, но надо сказать, не у всякой семьи дом бывает просторней того конференц-зала. В новой комнате на стене висело громадное зеркало: в потускневшей от времени позолоченной раме, из не слишком чистого стекла, местами мутное, с одного края в пузырьках. Оно принадлежало когда-то прабабушке мистера Биггса. Сюда, в святая святых мистера Биггса, мы пришли ради своего рода телефонного разговора — хотя и без телефона.

На допросе в конференц-зале нас сменили Гален, Рис и Аблойк, но сказали они мало — только отрицали свою виновность.

Эйб выделялся необыкновенными волосами: у него в прическе чередовались полосы — черные, белые и нескольких оттенков серого, все одинаковой толщины и очень четкие, будто искусно выкрашенные, как у современного гота. Только никто их не красил, они такие от природы. Белая кожа и серые глаза дополняли образ. В темно-сером костюме Эйб смотрелся неуклюже: как бы хорошо ни была сшита одежда, а видно было, что он сам ее бы не выбрал. Он веками вел разгульную жизнь, и одевался соответственно. Алиби у Эйба не было как раз потому, что во время предполагаемого нападения он планомерно накачивался спиртным пополам с наркотой. Трезвым он оставался только два последних дня, но у сидхе настоящая зависимость от наркотиков не вырабатывается — впрочем, и напиться или одурманить себя до беспамятства нам тоже не удается. Обратная сторона медали.

Нельзя стать алкоголиком или наркоманом, зато и от проблем не убежишь — ни с помощью спиртного, ни с помощью наркотиков. Напоить нас можно, но лишь до определенного градуса.

Гален в коричневой тройке выглядел стильно и — чуть мальчишески — элегантно. Адвокаты запретили ему надевать его коронный зеленый, чтобы не подчеркивать зеленоватый оттенок белой кожи лица и рук. Вот только они не сообразили, что коричневый сделает зеленые тона еще ярче и куда заметней. Зеленые кудри Гален коротко остриг, оставив единственную тонкую косичку — напоминание о том, какой роскошной волной они когда-то спадали до самых пят. У него алиби было самое прочное: в момент нападения мы как раз занимались сексом.

Риса в другой день я назвала бы мальчишески красивым, но не сейчас. Сейчас он выглядел зрелым до последнего дюйма, все его пять футов шесть дюймов. Из всех стражей, сопровождавших меня сюда, он один не дорос до шести Футов. Разумеется, красоту он не утратил, но мальчишеское в нем как будто ушло — или что-то пришло взамен. Не может ведь внезапно повзрослеть тот, у кого за плечами больше тысячи лет, кто когда-то был богом Кромм Круахом? Был бы он человеком, я бы не сомневалась, я бы решила, что события последних дней помогли ему наконец повзрослеть. Но думать, что наши мелкие приключения могли повлиять на сверхъестественное существо, прежде почитавшееся богом… Слишком нескромно.