«… Идея рынка реализует определенный идеал автономии индивидов, обезличивая социальное взаимодействие. Рынок отсылает к архетипу анти-иерархической системы организации, такого способа принятия решений, в который не вмешивается никакая преднамеренность. На смену волюнтаристскому вмешательству приходят профессиональные процедуры и логики. Этот продолжающийся переход, который по-прежнему составляет одну из главных характеристик современных обществ, объясняет и возникновение нового отношения к идее социального изменения. В мире, регулируемом чисто процедурно, то есть деперсонализированном и правовом, не остается места прежним революциям, поскольку нет больше командующей властной инстанции, которую можно было бы свергнуть или заменить» (Розанваллон 2007, с. 28–29).

В своей Нобелевской лекции 1971 года Саймон Кузнец среди шести характеристик современного экономического роста выделял высокий темп структурных изменений, увязывая его с превращением личных предприятий в безличные фирмы: «Основные структурные сдвиги включают переход от сельскохозяйственного к промышленному производству и, в последнее время, от промышленного производства к сфере услуг, изменения в масштабах субъектов производства и соответствующий переход от личных предприятий к безличным формам организации экономических фирм с соответствующими изменениями в статусе занятых в производстве» (Кузнец 2004, с. 108–109). В главе 6 мы видели, как концентрация корпораций с их безличной техноструктурой подрывает предпринимательство. С этой точки зрения персонализация является двойственным процессом. С одной стороны, она является продолжением обезличивания, поскольку окончательно передает управление производством и обращением в руки работников, а не собственников капитала, вводя рынок уже и внутрь корпорации. С другой стороны, персонализация доводит обезличивание до его логического, исторического и практического завершения, и разворачивает обезличивание вспять. Даже по самому своему названию персонализация представляет собой обратный процесс: переход от безличных предприятий акционеров к личным предприятиям посессоров, от безличных контрактов — к личным контактам. У каждого человека есть мечта. Задача персонализации состоит в том, чтобы дать человеку средства для ее достижения.

Шумпетер полагал, что буржуазии чужда героика, что она движется только утилитарными мотивами. Но буржуазия не возникает сама собой, ее ряды пополняются предпринимателями (см. Шумпетер 2007, с. 514–519). А предпринимательство есть приключение — иногда забавное, иногда опасное, почти всегда тяжелое, и всегда — сильное ощущение и самовыражение, и как всякое приключение оно требует героя. Общество-сложность культивирует предпринимательство как основную добродетель, постепенно оттесняя на задний план показное потребление и страсть к деньгам. Потребление и накопление подвержены стандартизации и систематизации. Массовое потребление основано на стандартных товарах (коммодити), массовое накопление основано на стандартных финансовых инструментах. Как творческое самовыражение, как игра, предпринимательство не стандартно, предпринимательская культура не может быть системой, она перерастает систему и становится сложностью.

Шумпетер предупреждал об угасании предпринимательства как вида деятельности, основанного на силе личности и гениальном озарении, увязывая это угасание с расширением капитала и формальных организаций:

«… Личность и сила воли, по-видимому, уже не играют такой роли в условиях, когда экономические изменения вошли в привычку, — лучшим подтверждением этому служит нескончаемый поток новых потребительских и производственных товаров, которые не только не встречают сопротивления, но воспринимаются как должное. Сопротивление со стороны тех, чьи интересы оказываются под угрозой в результате нововведений в производственном процессе, вряд ли исчезнет до тех пор, пока существует капиталистический уклад. Например, оно стало серьезным препятствием на пути массового производства дешевого жилья, которое предполагает радикальную механизацию и отказ от неэффективных методов работы строителей. Но все другие виды сопротивления — в частности, сопротивление потребителей и производителей новым видам товаров просто потому, что они новые, — практически уже исчезли. Таким образом, экономический прогресс имеет тенденцию становиться деперсонифицированным и автоматизированным. На смену личности приходят бюро и комиссии» (Шумпетер 2008, с. 513).

В главе 6 мы видели, как разделение собственности, акционирование препятствует предпринимательству. Думается, предпринимательство угасает в корпорациях, но не в людях. Персонализация возвращает на первое место человека. На смену частной инициативе приходит личная инициатива предпринимателя. Самодеятельность, или инициатива, является основой общества-сложности в гораздо большей степени, чем она была источником капиталистической системы. Многие считают, что к предпринимательству склонны лишь несколько процентов людей в мире. Однако на самом деле любой человек может быть предпринимателем, дело состоит лишь в создании общественных условий для проявления таких склонностей. Согласно исследованию Ipsos 2022 года, 35 % опрошенных в Китае не имеют и не готовы начать свое предприятие, в Турции — 32 %, в Индии — 21 %. В среднем по миру не имеют и не готовы начать своего предприятия 41 % опрошенных. Вместе с тем, в США — 54 %, в Германии — 63 %, в Японии — 82 % опрошенных не занимались и не готовы заниматься предпринимательской деятельностью (см. Untapped Potential, p. 15). По данным ВЦИОМ, в России в 2022 году доля не желающих заниматься предпринимательством составляла 65 % по сравнению с 47 % в 1992 году, при этом в возрасте 25–34 лет не хотят открывать свое дело 43 %. Однако фактически доля предпринимателей растет: если в 1992 году свое дело было у 3 %, то в 2022 году оно было у каждого десятого (см. Пора предпринимать? Мониторинг 1992–2022).

Распространение категории предпринимателей на все общество означает, что неопределенность и риски, связанные с предпринимательской деятельностью, также распространяются на всех людей. Когда основная часть населения переходит от наемного труда на постоянных рабочих местах к самозанятости и другим видам предпринимательства, это создает огромные организационные и психологические проблемы, сравнимые с теми, какие возникали у крестьян, оторванных от земли и своих орудий и вынужденных уходить на заработки в города. Как и тогда, вырванные из привычной среды люди пытаются найти причины происходящего в чьей-то злой воле. Как говорит в своей работе 2011 года Гай Стэндинг, возникает новый опасный класс — прекариат:

«В 1970-е годы умами политиков завладела группа идейно настроенных экономистов. Главный принцип их неолиберальной модели состоял в том, что экономический рост и развитие зависят от рыночной конкурентоспособности и нужно сделать все для максимального повышения соревновательности и конкуренции так, чтобы рыночные принципы проникли во все аспекты жизни. Считалось, помимо всего прочего, что следует повысить гибкость, или подвижность, рынка труда, а это значило переложить бремя рисков на плечи работающих и их семей, делая их еще более уязвимыми. В результате возник класс мирового “прекариата”, насчитывающий в разных странах много миллионов людей, не имеющих якоря стабильности. Они-то и стали новым, потенциально опасным, классом» (Стэндинг 2014, с. 10).

Проблема состоит не только в отсутствии исторического понимания, но и в том, что те технологии, организации и психологии, которые необходимы для предпринимательского общества, еще только начинают формироваться. Мы пока находимся только в самом начале процесса, которому предстоит заполнить пропасть не меньшую, чем была между лишенным всяких