такой комбинации: ему приходится принимать указания (заказы) других, чтобы выполнялись его указания (заказы). Говоря словами Майкла Хардта и Антонио Негри, предпринимательство становится не массовым, но множественным:

«… В ходе капиталистического развития, по мере того как производственная кооперация все больше расширяется в социальном поле в виде рассеянных, полицентрических окружностей, новые комбинации все чаще организуются и поддерживаются самими производителями. Имея возможность переприсвоить основной капитал, как мы указывали ранее, массы становятся все более автономными в порождении и исполнении производственной кооперации. На поле битвы общественного производства становятся не нужны генералы. Войска, так сказать, могут самоорганизоваться и сами чертить свое собственное направление» (Hardt and Negri 2017, p. 142–143).

В обычном хозяйстве разделение рисков испытывает принципиальную трансформацию. От разделения рисков на основе централизации и децентрализации, национализации и приватизации, происходит переход к разделению рисков, основанному на распределении средств производства между работниками-предпринимателями, на возрастающем множестве предприятий размером в одно рабочее место (посессий). Обычное хозяйство основано не на приватизации или национализации, а на персонализации. Персонализироваться может и частная, и государственная собственность. Посессоры — это те «мыши», которые переживут и капиталистических, и социалистических корпоративных «динозавров».

Как это ни парадоксально, социализм оказывается ближе к обычному самовоспроизводству в культурном* плане, чем капитализм: как в силу его аскетического характера, так и в силу его родства с традицией, государством и справедливостью. При этом капитализм оказывается ближе к обычному обществу в экономическом плане в силу его предпринимательской природы. Социализм утверждал себя как общественный строй, который наследует капитализму. То, что обычное самовоспроизводство идет за расширенным, не означает, что обычное общество является «социализмом». Обычное общество является «социализмом» в той же мере, что и «капитализмом». То есть на самом деле оно не является ни тем, ни другим.

Предпринимательская контрреволюция создает общество-сложность

Коммерческое общество и расширенное самовоспроизводство стали результатом коммерческой революции, изображенной на иллюстрации 19 как выгнутая вверх дуга. Предпринимательская контрреволюция, которая ведет от расширенного к обычному самовоспроизводству, является обратной дугой по отношению к коммерческой революции. Эта контрреволюция завершает «эпоху системы», но не возвращает нас обратно к традиционному обществу с его изолированными общинами, а создает предпринимательское общество — единое пространство смыслов и единую сеть субъектов в масштабах всего человечества. Общество-система может существовать лишь в интересном промежутке на эволюционной линии смыслов — когда смыслы уже слишком сложны, чтобы оставаться в пределах общин, и еще недостаточно сложны, чтобы охватить все человечество. Общество-система представляет собой вертикальный рост населения и смыслов. Когда же сложность смыслов превышает критическую точку, на смену системе приходит сложность.

Общество-сложность отличается от общества-системы двояко. Во-первых, в отличие от системы, которая еще только расширяется и стремится захватить мир, сложность уже объединяет всех людей в едином пространстве смыслов. Во-вторых, в ней гораздо больше субъектов, она создает гораздо больше неопределенности, с которой система уже не может справиться. Общество-сложность замещает систему корпораций гигантской распределенной сетью посессоров, доводя до предела и тем самым обращая вспять то обезличивание, которое привело к становлению холодного коммерческого общества. Еще в середине XX века Вильгельм Рёпке писал, что холодная социальность вытеснила все индивидуальное и личное, заменив их массой:

«Во всех областях массовость и концентрация являются отличительной чертой современного общества; они заглушают область индивидуальной ответственности, жизни и мышления и дают сильнейший импульс коллективному мышлению и чувству. Маленькие кружки — от семьи и выше — с их человеческим теплом и природной солидарностью уступают место массе и концентрации, аморфному скоплению людей в огромных городах и промышленных центрах, беспристрастности и массовой организации, анонимной бюрократии гигантских концернов и, в конечном счете, самого правительства, которое скрепляет это разваливающееся общество с помощью принудительной машины государства всеобщего благосостояния, полиции и налоговых тисков» (Röpke 1960, p. 7).

Если коммерческое общество по своей природе — холодное и массовое общество, то предпринимательское общество — культовое и личное, в нем нет народных масс, нет массового потребления, массового сознания и средств массовой информации. Предприниматели образуют не однородную массу, а неоднородное множество. Государство посессоров — это не социально, а личностно ориентированное государство. Общество посессоров представляет собой сеть индивидов со множеством степеней свободы, оно не молодо по своему составу, но очень взаимосвязано, и потому не любит потрясений. Это не значит, что обычное общество не меняется — это лишь значит, что изменения происходят по мере того, как они созрели. С этой точки зрения, как говорил Шумпетер, даже Маркса можно рассматривать как консерватора:

«Революция, по Марксу, по своей природе и функциям от начала до конца отличается как от революции буржуазных радикалов, так и от революции социалистических конспираторов. По существу это революция вследствие того, что “ситуация назрела”. Конечно, те последователи Маркса, которым этот вывод не понравится, особенно в применении к Русской революции, могут сослаться на многие места в священной книге, которые, видимо, противоречат ему. Но как раз в этих местах сам Маркс противоречит своей самой глубокой и зрелой идее, которая безошибочно вытекает из аналитической структуры «Капитала» и которая — как любая идея, рожденная чувством внутренней логики развития явлений, — несет в себе под фантастически сверкающей оболочкой из сомнительных драгоценностей исключительно консервативный смысл … Сказать, что Маркс, избавленный от фразеологии, допускает интерпретацию в консервативном духе, означает только, что его можно принимать всерьез» (Шумпетер 2008, с. 438).

Коммерческое общество включает в себя три социальные категории: рабочих, предпринимателей и собственников капитала, и оно культивирует три добродетели: потребительство, предпринимательство и накопительство. В главе 4 мы видели, что потребительство есть субъективная крайность, когда человек сводит культуру к удовлетворению своих личных потребностей, а накопительство есть объективная крайность, когда потребностью становится возрастание смыслов безотносительно к личности. Между крайностями потребительства и накопительства находится предпринимательство, при котором субъект удовлетворяет свои личные потребности, увеличивая смыслы. Если коммерческая революция состояла в распространении коммерческой категории на все общество, то предпринимательская контрреволюция состоит в распространении на все общество категории предпринимателей. Этим снимается разрыв между рабочими и капиталистами, или пролетариатом и буржуазией. Когда каждый пролетарий становится буржуа, то есть собственником своего капитала, а каждый буржуа — пролетарием, то есть работником, который использует свой капитал, прежние различия исчезают, растворяясь в иных различиях.

Для обычного общества характерна не эволюция, как для традиционного общества, и не революция, как для коммерческого общества, а контрреволюция, то есть (само)управляемая эволюция. Это вытекает не только из совместного действия отбора и выбора, невидимой и видимой руки, не только из замедления процесса самовоспроизводства, стабилизации населения и снижения темпов роста, но и из того, что иерархическое общество-система