Харон выбрался из теплого спального мешка. В широком осколке зеркала, прикрученном к фанерной стенке медной проволокой, отразился немолодой седобородый мужчина: густые, тронутые серебром волосы ниспадают на плечи, высокий лоб, хмурый взгляд глубоко запавших черных глаз. Так, наверное, мог бы смотреть старый, изгнанный из стаи волк. Или шакал? Последнее уже зависит от обстоятельств. Сорок восемь лет. По меркам нового враждебного мира, где едва доживали до тридцати, — огромный возраст. Почти старик. Почти. Но не уже.

На часах пять тридцать утра. Через полчаса на полную мощность заработает дизель-генератор, начнется очередной постылый однообразный день. Харон пригладил волосы и, отвернувшись от зеркала, сел на старую скособоченную табуретку в углу. Говорят, смотреться в разбитое зеркало — плохая примета. Что ж, в его обстоятельствах любая плохая примета — полная ерунда. Что может быть хуже того места, в котором он живет? Что может быть страшнее нового мира? Что может быть ужаснее того, что произошло со всеми людьми? Смерть? Сейчас это, пожалуй, благо, избавление, милосердие. Почему люди до сих пор цепляются за жалкое никчемное существование? Возможно, они больны. Неизлечимо больные мазохисты, пораженные, ко всему прочему, психическим недугом шизофренического оптимизма. М-да, оптимизм в подобном месте… и впрямь психическая болезнь.

До запуска генератора тридцать минут.

Харон вспомнил недавний сон. Нет, не тот, что с яркой солнечной аллеей, а другой, про метро. Что-то подсказывало: у сна в скором времени появится интересное продолжение. Невидимая, натянутая в окружающем пространстве струна томительной неизбежности, наконец, лопнула и теперь грядет страшная катастрофа. И что бы ты ни делал, неизбежный конец невозможно отсрочить. Скверное предчувствие? Да, это оно. Старый матерый волчара никогда не ошибается, хотя и обречен до конца жизни подбирать объедки, превратившись в недостойного лесного падальщика. Ну и образ, мать-перемать! Харон знал, первый сон неразрывно связан с фотографией, которую он хранит столько лет. Вот и сейчас, бережно взяв с полки потрепанный томик Кортасара, вынул из книги прямоугольный квадратик цветного окна в прошлое.

…На маленькой яркой фотографии счастливые беспечные люди. Мужчина, женщина и маленький ребенок лет пяти. Люди счастливы, они беззаботно улыбаются в объектив нацеленной камеры. Вокруг море зелени. Возможно, какой-то парк. Вероятно, весна. Неправдоподобно насыщенные солнечные лучи подсвечивают багряным золотом волосы смеющейся женщины. Кусочек чьей-то хрупкой жизни. Отец держит жизнерадостного малыша на руках. Мужчина высокий и могучий. Он уверен в том, что сможет защитить сына. Малыш ничего не боится, потому что рядом с ним мать и отец. Такие красивые, молодые, сильные. Они как древние боги, как яркий солнечный свет, они будут всегда, и ничто не способно разрушить эту связь, запечатленную на маленьком кусочке картона. Они вечны…

Двое из троих людей на фотографии давно мертвы. Мертвы, как и Харон. Но он, в отличие от них, не ушел, превратившись в живого мертвеца, выжженного изнутри, трухлявого зомби. И если бы не тот дар, который он нес в себе и который так необходим другим людям, он бы давно отправился вслед за теми, кого однажды не по собственной воле потерял. Потерял еще в той, другой, благополучной жизни. Но он не имеет права уйти. Во всяком случае пока, потому что он апологет. Один из немногих, чье существование в новом мире небесполезно. И уже только ради этого стоит жить.

Мужчина снова взглянул на наручные часы. Еще двадцать минут. Можно попробовать немного расслабиться. На длинной полке рядом с книгами покоилась бесценная коллекция компакт-дисков. Вернув Кортасара на место, Харон выдернул из стопки квадратную пластиковую коробку. На черно-белой обложке статуя лесного оленя, на заднем фоне облетевшие мертвые деревья. Американская группа «Agalloch», короли эмбиент-дума. Альбом «The Mantel» маленький атмосферный шедевр. Обложка отдавала студеным январским холодом, тем же холодом отдавала и бесконечно глубокая мрачная музыка. Почти идеальное сочетание безысходности, тлена, тщетности и бессмысленности человеческого бытия. Надгробный камень надежды.

Блестящий кругляш мягко скользнул в CD-плеер, щелкнула серебристая крышка. Апологет надел старые, замотанные в нескольких местах прозрачным скотчем наушники, нажимая отполированную до блеска кнопку «play». Окружающий мир на время исчез, а в душу вполз обманчиво-ласковый вечный бессмертный холод.

* * *

Они появились не сразу. О них долгое время никто ничего толком не знал. Уникальный дар апологетов обнаружился случайно, когда никому не известная хрупкая девушка, выставив перед собой руку, смогла остановить поток обезумевших тварей, рвущих на куски все живое. Она и сама не поняла, зачем спустилась вниз на заброшенную станцию. Просто, подчиняясь внезапному порыву (страх? наитие? безумие?), вышла к туннелю метро, став на пути приближающейся неотвратимой смерти. Когда она вернулась на поверхность в сопровождении единственного выжившего бойца, суровые, закаленные в боях солдаты «Торговой Конфедерации» преклонили колени перед незнакомкой, спасшей их форт. Так началась история апологетов. Еще через какое-то время выяснилось: таких людей несколько. Точное количество неизвестно, поскольку информация тщательно скрывалась. Говорили, что люди с уникальным даром объединены в некий таинственный Круг и что Кругом управляет апологет по кличке Овод. Никто не знал этого человека в лицо, даже члены самого Круга.

В каких поселениях нашли приют апологеты?

Каков предел их возможностей?

Как они выглядят?

Вопросы, задавать которые не только бессмысленно, но и опасно. Каждый форт хотел иметь своего персонального защитника, потому что присутствия всего лишь одного апологета достаточно для того, чтобы навсегда избавиться от опасности нападения мутантов. Уже много лет за апологетами велась негласная охота. Незримая, никогда не прекращающаяся тайная война. Вездесущие шпионы обыскивали поселения, время от времени попадая в руки контрразведки военных, после чего бесследно исчезали. Но даже это не останавливало желающих знать больше положенного.

Точно определить, на какой форт часто нападают мутанты, а на какой нет, было невозможно. Местные жители ненавидели чужаков, а за выведывание подобной информации, как правило, следовала мгновенная расправа. Даже само слово «апологет» опасно произносить, чтобы не навлечь на себя внимание тайных агентов Круга, которые тут же сдадут подозрительного человека разведчикам «Лимба». Среди руин Харькова царила обстановка острой неистребимой паранойи, но люди точно знали: случись серьезная беда, и разбросанные по разным поселениям апологеты объединятся. До сих пор больших прорывов чудовищ в полуразрушенный город ни разу не случалось. Но это не означало что подобное невозможно в будущем. И только апологеты способны защитить от смертельно опасных непредсказуемых тварей.

* * *

Без сомнения, эти люди своего рода мутанты. Под воздействием биологического и радиационного заражения они приобрели необычные способности. Существовала интересная легенда, что все они однажды пришли со стороны Проспекта Гагарина, где, по слухам, во время войны одна из сторон задействовала некое экспериментальное облучающее оружие. Большинство попавших под излучение впоследствии погибло, но ничтожный процент неожиданно приобрел недоступные обычным людям способности (непредусмотренный побочный эффект). Что стало катализатором, доподлинно неизвестно. Возможно — наследственность, некие особые гены, предрасположенность к определенному типу излучения. Однозначного ответа не существовало. Влияние одного апологета, как правило, распространялось максимум на одно-единственное поселение или станцию метрополитена. Необъяснимая, отпугивающая чудовищ сила просыпалась только в замкнутом пространстве. Оказываясь за пределами форта, под открытым небом, апологет терял уникальные способности. То был так называемый «синдром чистого неба». Именно из-за него апологеты редко покидали пределы родных поселений, потому что утрата даже одного из них — смертельная опасность для всего города.