В тот день мы не торопились, не старались побить рекорд по пробегу. Сделали остановку, чтобы неторопливо пообедать, задержались в тенистом парке, съехали на обочину, чтобы искупаться в мутной от глины речке.

Но потом, когда прошло много времени и мы успели проголодаться, это свершилось. Одометр показал число, которое, как мы оба знали, было ровно на пятьсот больше того, что он показывал тем ранним кровавым утром, когда мы вели тот самый разговор. Это число я запомню до гробовой доски: 248845. Когда последняя маленькая белая пятерка выехала на шкалу одометра, я не совсем случайно заглядывала через плечо Родео, а когда началась последняя испытательная миля Айвана, я затаила дыхание: всматривалась в цифру, пока у меня глаза не заболели от того, что я забывала мигать; и тут свершилось: вместо пятерки выскочила несказанно прекрасная шестерка. Час пробил. Айван проехал с нами пятьсот миль.

Я посмотрела уголком глаза на Родео, а тот сидел себе и в ус не дул, одной рукой вальяжно держа руль, другой ковыряясь в зубах.

– Родео?

– М-м-м?

Я раскрыла рот, уже собираясь задать вопрос без экивоков, но сразу же опомнилась. Родео прекрасно знал, что пятьсот миль закончились. Просто притворялся, будто ему это невдомек, а я по опыту знала, что к Родео иногда лучше подъезжать кружным путем.

Я пощелкала пальцами и отвернулась: посмотрим, кто кого пересидит.

– Расскажи мне сказку, – проговорила я небрежно.

И увидела, как он прячет улыбку в бороде.

– Ну ладно. Подумаю, – он глубокомысленно покосился на небо, сделал большой глоток безалкогольного пива. Потом кивнул, выключил радио: – Ну хорошо, пышка моя. Поехали. Жили-были две птицы – Ворон и Овсянка. Овсянка была маленькая и хорошенькая, с блестящими глазами, добрым сердцем и красивыми – никто никогда лучше не слыхал – песнями. А Ворон был мерзкий старый одноглазый хрыч. Перьев у него кое-где не хватало, и одно крыло, ломаное-переломаное, не сгибалось, так что летать он не мог. Просто сидел безвылазно на их общем старом дереве, пел вместе с Овсянкой и клевал всяких жалких жучков, которые попадались ему на ветках. Но они были неразлучные друзья, Овсянка и Ворон, и, хоть ветер, хоть дождь, черт побери, да хоть ураган, эти двое держались вместе.

Родео опять глотнул имбирного пива, а Айван, улучив этот удачный момент, подкрался и, зевнув, вспрыгнул ему на колени. Родео даже глаз не опустил, только неуклюже почесал Айвана за ушком и продолжил сказку, не прогоняя кота:

– И вот однажды старый Ворон видит, что под деревом что-то валяется. Это… это был… ломтик картошки фри.

– Картошки фри? – спросила я с сомнением.

– Да, картошки фри. Его наверняка уронила какая-то неаккуратная девчонка с дурными привычками – она роняет картошку и прерывает вопросами сказки. И тогда старый Ворон решает достать этот случайно попавший туда ломтик. Но летать Ворон не умеет, помнишь? Так что он прыгает с ветки на ветку все ниже и ниже, а потом в конце концов бухается с большой высоты на землю и совершает ужасно неуклюжую жесткую посадку. Он хватает ломтик клювом, поднимает голову, и тут его осеняет: «Тьфу, черт, как же я раньше не сообразил?» Скачет там внизу, теряет последнюю надежду: взлететь не может, застрял на земле, но тут, откуда ни возьмись… кто, как ты думаешь?

– Голодная лиса? – догадалась я.

– Нет. Это не настолько кровавая история. Откуда ни возьмись, прилетает, конечно, Овсянка. А эта Овсянка… Ну-у, она была просто нечто. Широкой души птица. И вот она забралась под сломанное крыло старого ворчливого Ворона и стала сильно-сильно бить крыльями, и первое время ничего не получалось, но потом Ворон начал сам махать крыльями – старался как мог – и благодаря помощи этой замечательной Овсянки старый Ворон впервые за долгие годы, черт подери, снова оторвался от земли, взлетел невысоко и сел на ветку того самого дерева. И там они сидели, Ворон и Овсянка, бок о бок, высоко в лазурном небе, где им было самое место, и ели ломтик картошки фри, поделив его поровну. Вот и вся сказка.

Я задумчиво кивнула:

– Неплохо, Родео. Неплохо. Но до чего же этот Ворон любил картошку фри – просто голову потерял.

Родео покачал головой:

– Не-а, – сказал он, все еще почесывая Айвана. – На самом деле он ее не любил.

– Что-о? Тогда почему он спрыгнул на землю за тем ломтиком?

Родео посмотрел на очаровательного котенка у себя на коленях, а потом снова на шоссе, вьющееся между колорадскими соснами:

– Потому что это Овсянка любила картошку фри, Койот. А Ворон любил Овсянку.

И тогда я улыбнулась, украдкой, сама себе, и откинулась на спинку сиденья, и испустила тот огромный вздох облегчения, от которого пыталась удержаться с тех пор, как одометр отмерил волшебное число.

Этот Родео – просто нечто. Время от времени он, вопреки своей натуре, бывает чертовски умным и поэтичным.

В тот день – а мы все еще ехали по Колорадо – мы решили заночевать в кемпинге у Бирюзового озера. Это был настоящий, честный кемпинг: пронумерованные места для палаток и автодомов, столы для пикников, нечищеные железные чаши-костровища.

Как только мы припарковались на свободном месте, я с Айваном на руках выскочила из автобуса и побежала исследовать окрестности. Добрела до озера, вдыхая запахи сосисок из мангалов и жареного зефира с костров, уворачиваясь от детей, носившихся туда-сюда на велосипедах.

Я держалась подальше от галечного пляжа, где было полно детей и все купались и плескались: ведь я знала, что Айвану будут не по вкусу гвалт и грубые забавы. Нашла тихое укромное местечко, где волны озера набегали на берег в тени деревьев. Скинула шлепанцы, села на бревно, опустила ноги в прохладную воду. Айван вывернулся из моих рук и, опасливо ступая, пошел по бревну, с любопытством кивая головой в такт волнам.

– О… боже… мой….

Я подскочила. Так быстро выпрямилась, что чуть не грохнулась с бревна. Оно закачалось подо мной, Айван так и присел, цепляясь когтями за древесину.

Когда мы оба восстановили равновесие, я задрала голову – посмотреть, откуда раздался голос.

Над нами, на дереве, сидела девочка, с виду моя ровесница. Уютно устроилась в развилке между двумя ветками, держа на колене раскрытую книгу. На носу – круглые очки в роговой оправе, лицо – серьезнее не бывает.

– Извини, если я тебя напугала, – сказала она. – Но какой же милый котенок. Самый милый из всех, каких я только видела.

Я улыбнулась ей.

– Это правда, – ответила я. – Наверно, даже самый милый на свете.

– А можно мне его подержать? – спросила она, и я, небрежно пожав плечами, кивнула. Она, захлопнув книгу, спрыгнула к нам. Я подхватила Айвана и протянула ей. Она швырнула книгу в кусты и взяла Айвана нежно и бережно – так, как полагается.

Развернула его к себе мордочкой, заглянула в глаза. Айван расслабленно свисал с ее руки, спокойно уставившись в ее изумленные глаза.