Теперь она переходит к физической химии, и я поднимаю руку.

– У тебя вопрос, Джек?

Еще какой, думаю я. Если я смогу выговорить следующие слова, случится чудо, потому что чувствую, что грудь у меня вдавило в глотку.

– Вообще-то я хотел рассказать вам то, что знаю о физической химии.

Сидящий рядом со мной парень – кажется, Дамарио Рейнз – кивает, глядя в стол, и кое-кто из девчонок поворачивает голову, чтобы услышать, что я собираюсь сказать. Они все на одно лицо, и я гадаю, хотят ли они выглядеть именно так или хотя бы знают ли об этом. Они ждут, что я скажу что-нибудь умное. Это по ним видно. К тому же никто не знает, что произошло между Чапмен и моим отцом. Даже Маркус не в курсе, и я хочу сохранить все так, как есть.

– Пожалуйста, Джек, – отвечает Чапмен совершенно нормальным голосом, беззаботным и четким, с легким оттенком мичиганского или висконсинского говора.

– Физическая химия применяет физические теории для изучения химических систем, включающих в себя реакционную кинетику, химию поверхностных явлений, молекулярно-квантовую механику, термодинамику и электрохимию.

Я улыбаюсь ослепительной улыбкой, которая соперничает со светом в классе и бьющим в окна солнцем. Хочу ослепить ее этой поганой улыбкой, чтобы она больше не смогла встречаться с моим отцом. Сидящая через два стола девчонка широко мне улыбается, но остальные выглядят смущенными и несколько разочарованными. Парень, который, кажется, Дамарио, бормочет, уткнувшись в стол:

– Ну, ты дал.

Из этих слов я понимаю, какой же я «обломщик».

– Вообще-то я думаю, что больше всего мне нравится электрохимия. Есть что-то зажигательное в хорошей химической реакции, так ведь?

И тут я подмигиваю Монике Чапмен, которая на последующие двадцать секунд лишается дара речи.

Обретя вновь способность говорить, она сразу дает нам экспресс-контрольную «для оценки знаний», однако на самом деле я думаю, что она собирается мне отплатить, поэтому ставит на листках оценки у себя за столом, а затем произносит:

– Джек Масселин, раздай работы классу.

И тут начинается.

Я встаю со своего места, подхожу к учительскому столу и беру у нее контрольные. Затем с минуту стою там, пытаясь сообразить, что же делать. Одноклассники смотрят на меня, а я на них. Есть четверо ребят с четкими приметами. Троих, я почти уверен, не знаю, да и не должен знать (но на все сто не уверен). Восемь – в серой зоне, более известной как «зона опасности».

И вот я хожу туда-сюда по проходам, пытаясь совместить имена с теми, чьи лица мне знакомы. Я готов к принятию всех ушатов грязи, которые выльют на меня, как только выяснится, что я не знаю всех присутствующих. Урод. Дуболом.

Или же я могу продолжить то, что делаю прямо сейчас, – поднимаю над головой пачку листков и спрашиваю:

– Кто на самом деле хочет знать, что он получил?

В конце концов, это была экспресс-контрольная, и никто из нас к ней не готовился. Вдобавок к сказанному я бегло просматриваю листочки, и большинство оценок – это тройки, двойки, тройки с минусом, снова тройки. Как и ожидалось, никто не поднял руку.

– А кто желает, пользуясь этой возможностью, пообещать миссис Чапмен заниматься лучше и усерднее?

Почти все поднимают руки. Эти руки прикреплены к плечам, плечи прикреплены к туловищам, туловища – к шеям, а шеи – к лицам. И лица наплывают на меня, чужие и неузнаваемые. Это как каждый день присутствовать на карнавале, где ты один без костюма, но от тебя все же ждут, что ты знаешь, кто есть кто.

– Если кому интересно, я положу их вот здесь. – Я швыряю листки на свободный стол и сажусь на свое место.

Когда звенит звонок, Моника Чапмен произносит:

– Джек, мне нужно с тобой поговорить.

Я выхожу из класса, словно ничего не слышал, и прямиком направляюсь в школьную канцелярию, где говорю, что мне нужно перейти в другой класс по высшей химии, хотя его ведет мистер Вернон, которому наверняка лет сто и который глух на одно ухо.

Секретарша начинает свою речь словами:

– Не уверена, что мы сможем вас перевести, поскольку нам придется переверстать часть вашего расписания…

В какой-то момент меня так и подмывает сказать: «Да ладно, ничего страшного, я останусь там, где есть. Уж поверьте, мне будет просто в кайф целый семестр доводить Монику Чапмен». Но я начинаю думать о том, что у отца выпадают волосы, каким худющим он сделался после химиотерапии, каким хилым выглядит, словно вот-вот грохнется в обморок. Я помню ощущение, когда мы едва его не лишились. Какая-то частичка моей души по-прежнему его ненавидит и, возможно, всегда будет ненавидеть, но он же, в конце концов, мой отец, и я не желаю ненавидеть его больше, чем теперь. К тому же мне и вправду нравится химия, так к чему тогда такие жертвы?

Я облокачиваюсь на стол и улыбаюсь секретарше улыбкой, говорящей: я берег ее для тебя и только для тебя.

– Я прошу прощения, если это доставит неудобства, и не хочу показаться равнодушным, но если это действительно вам поможет, я знаю, что мы сможем уговорить миссис Чапмен согласиться на это.

Либби

Я решаю не ходить на обед. После него физкультура, и, по-моему, на планете нет ни одной полной девушки, как бы уверенно она себя ни чувствовала, которая бы не испытывала ужаса перед физкультурой.

Если смотреть на вещи шире, то сегодняшний день мог оказаться куда хуже. Никто не выгнал меня с игровой площадки. Пока что надо мной четыре-пять раз подшутили и посмеялись и пару сотен раз пристально разглядели. Многие даже не обратили на меня особого внимания, и многие относятся ко мне как ко всем остальным. Я завела по крайней мере одну, а может, и двух потенциальных подруг.

Но самым трудным оказалось то, чего я никак не ожидала, – увидеть людей, которых я когда-то знала и с кем вместе росла. И знать, что, пока я сидела дома взаперти, они взрослели, ходили в школу, заводили друзей и жили своей жизнью. Похоже, я единственная, кто остановился на определенном этапе.

Так что есть мне совсем не хочется. Вместо обеда я сижу на парковке за столовой и читаю свою любимую книгу Ширли Джексон «Мы живем в замке». Она о девушке по имени Мари Кларисса Блеквуд. У нее в семье почти все умерли, и она живет вместе с сестрой, спрятавшись от общества, замкнувшись в своем доме не из-за избыточного веса, а из-за чего-то ужасного, что она однажды сотворила. Люди в ее родной деревне сочиняют о ней легенды и боятся ее, а иногда подкрадываются к дому, чтобы тайком на нее взглянуть. Я совершенно уверена, что понимаю Мари Клариссу как никто на свете.

Я несколько минут читаю, а потом закрываю глаза и запрокидываю голову назад. Стоит теплый, ясный денек, и хотя я уже довольно давно не привязана к дому, думаю, что мне никогда как следует не насытиться солнечным светом.