Купила я джинсы, белый свитер, теплую куртку с капюшоном; подбитые мехом мягкие ботинки на шнуровках, белье, шампунь, розовое полотенце, о котором давно мечтала, но которого не могла себе позволить; дезодорант и разные другие мелочи. Со всем этим багажом я зашла в парикмахерскую. Объяснила: я знаю, что здесь все по записи, но мне просто необходимо сделать педикюр и маникюр. В крохотном помещении было всего две девушки, причем я заявилась как раз в ту минуту, когда клиентов не было. Объяснила на пальцах, что заплачу вдвое больше, только бы маникюрша согласилась меня принять. Но девушка, хлопая длинными ресницами, постучала отлакированным коготком по своим часикам: мол, «след пет минути» придет клиентка…

Меня приняли лишь в третьей парикмахерской. Мне повезло – там работала русская девушка Инга. Высокая красивая блондинка, она во время работы рассказывала мне о богатых реликтовых сосновых лесах на берегу Енисея, и мне хотелось плакать. Я смотрела, с каким сосредоточенным спокойствием эта красивая Инга работала, приводя в порядок мои огрубевшие, запущенные ноги (мне было стыдно и за затвердевшие пятки, и за заусеницы на пальцах рук), и я по-хорошему ей позавидовала. Я даже представляла себе, как после работы за ней заедет ее муж-болгарин с малышом, которого он заберет из детского садика, как они все втроем поедут домой на машине «Альфа-Ромео», как дома Инга своими нежными руками с длинными расписными ногтями приготовит шопский, с брынзой, салат, пожарит котлеты, и вся семья сядет ужинать в комнате перед телевизором. И ей не придется прятаться в ящике среди коробок с вафлями, к примеру, в огромной фуре несколько раз (на каждой границе) и трястись от страха, что тебя найдут и вытряхнут, а то еще и арестуют и вышлют в Россию. (Мысль о том, что меня вернут моим родителям, угнетала меня, пожалуй, еще больше, чем перспектива ареста в какой-нибудь из европейских стран.)

– Ну вот, теперь ты в полном порядке, – сказала мне Инга, любуясь вместе со мной обработанными ею ногтями рук и ног, с подсыхающим на них розовым лаком. – Нельзя так себя запускать. Ты не забыла? Персиковое масло. Непременно каждый день мажь им ногти и пальцы.

Я пообещала ей, что, вернувшись в Страхилицу, только и буду делать, что поливать свои пальцы персиковым маслом.

Интересно, что бы она сказала, если бы увидела меня после того, что сделали со мной родственники Тони и мои нервы?

…Когда я уже поняла, что попала в руки преступников и Тони – просто мальчик, которого они использовали для того, чтобы заманить меня в Болгарию и, разрезав на части, продать мои органы, здоровье мое уже было подорвано. Ну и что, что Тони удалось в очередной раз выкрасть у своих родителей мой паспорт – мне тогда казалось, что я умираю. И даже любовь к Тони меня не спасала – глядя на него, склонившегося над моей постелью, я беззвучно плакала, понимая, что мы с ним оба оказались жертвами обстоятельств. Хотя он же мог предупредить меня о том, что нам нельзя встречаться в доме его родителей, что нам надо было снять какое-нибудь жилье подальше от Варны и жить себе спокойно. Но по закону я могла оставаться в Болгарии лишь на три месяца – у меня была виза «D», которую продлить я могла бы при условии, что выйду замуж за Тони. А выйти замуж за Тони я пока что не могла – он был слишком молод.

А потом Тони исчез. Его не было примерно неделю. Меня пичкали какими-то лекарствами, чтобы я пришла в себя, поправилась бы, чтобы у меня, наконец, появился аппетит. Я понимала, что меня хотят откормить, как свинью, а потом уже отправить на органы. И я ждала, что Тони меня спасет. И он вернулся. Ночью. Каким-то непостижимым образом он взломал замок от двери спальни, в которой я жила, сказал, что нашел квартиру в Каварне, мы поедем туда и будем спокойно жить… у него появились деньги.

И он сунул мне под одеяло, прямо мне в руку, рулончик, перетянутый банковской резинкой – деньги. И паспорт – в который раз!

– Canim, я сейчас приду, я за машиной. Все спят. Поднимайся. Все закончилось…

У меня закружилась голова. Тони убежал, а я с трудом поднялась и, держась за стены, принялась переодеваться. Я чувствовала, что со мной происходят какие-то необратимые процессы. Что я почти облысела. Что мое тело покрылось коростой. Что я погибаю!

А Тони не пришел. Его зарезали по дороге, когда он возвращался, чтобы забрать меня и спрятать в машине. Думаю, это сделал кто-то из его братьев. Мне стало известно об этом от его матери, Розы. Она вошла утром в спальню, где я, одетая и собранная, лежала на постели в ожидании Тони, и сказала, кутаясь в черную шаль, что Тони убили.

Я сказала, что она – курва. Я знала, что это самое оскорбительное из всех слов, какие только существуют в стране, куда я приехала. Она подошла поближе, хотела было меня ударить, но потом махнула на меня рукой. Сказала – она не знала, что я такая слабая и больная, меня надо было раньше убить. И напрасно она медлила. Я, рыдая, сказала ей, что они ограбили моих родителей, вытащили из них целую кучу денег.

– Тони надо похоронить. Позвони родителям, скажи, что срочно нужны деньги…

– Но это же абсурд. Они больше ничего не пришлют! – Не знаю, откуда у меня были силы возражать этой наглой цыганке, увешанной золотом. У нее даже на больших пальцах рук были перстни.

– Звони. Номер вот этот. Ты просто скажи им, и все. Проси пять тысяч долларов…

Она, эта Роза, черная Роза, была совсем каменной, бесчувственной. И она не любила Тони. Я даже подозреваю, что Тони и вообще не был ее сыном.

Она двинула мне в ухо телефоном, прижав его к моей щеке – звони! Потом, чтобы я поняла, что со мной не шутят, ударила меня по лицу, прошипев мне в ухо ругательство. Я понимала, что надо как-то действовать, она, быть может, и сама того не подозревая, дает мне шанс. Ведь это раньше меня держал рядом с ней, с этой Розой, Тони, теперь же, когда его не было, когда его тело с глубокой ножевой раной покоилось где-то на пустыре (я знала, что его так и не похоронили как положено, а зарыли где-то поблизости от дома), я была чудовищно свободной и агрессивной – я хотела жить!

Поэтому, услышав длинный гудок, я напряглась, собирая всю свою боль, горечь и страх в горсть готовых сорваться с языка слов, и, услышав родное мамино: «Ната, это ты?! Где ты?!» – проговорила быстро, насколько это было вообще возможно:

– Ма, па, приезжайте за мной! Записывайте адрес. – И я быстро продиктовала адрес и фамилию этого гнусного семейства (членом которого я чуть не стала).

– Курва! – теперь уже это грязное слово выплюнула черная цыганка Роза. – Курва! Ты дорого за это заплатишь…

Она ударила меня несколько раз по лицу, но так, чтобы не осталось следов. Потом отобрала мой паспорт и ушла, матерясь по-своему, по-цыгански. Про деньги она ничего не знала, поэтому не стала обыскивать мою одежду…

А на следующий день меня отмыли, приодели и сказали, что приехали мои родители. И я должна буду им сказать, что я счастлива с Тони – у нас была свадьба.

…И все бы закончилось хорошо, если бы не фраза моего отца, брошенная мне в лицо, когда мы вчетвером – я, мой отец, мать и помощник консула – уже садились в машину, чтобы покинуть это страшное место. Он сказал: