Но самая главная мысль всё-таки четвёртая:

– Здравствуй, Мусенька, – мгновенно проговариваюсь я. – Кушай на здоровье, я никому не скажу. – Дело в том, что прямо передо мной – моя будущая жена. Мать троих детей и бабушка семерых внуков. А насчет правнуков – не уверен, что точно назову их число.

– Христос воскрес, – отвечает мне девочка и протягивает яичко.

– Воистину воскрес, – автоматически даю я правильный отзыв. А потом отработанным за полвека совместной жизни движением обнимаю светоч грёз моих и целую прямо в уста сахарные.

Потом мы сидим рядышком на не так давно проклюнувшейся свежей травке и вкушаем лакомство – яйца в эту эпоху, хоть и не редкость, но и не просто еда. Правда, в селе с этим заметно проще, чем в городе, хотя многие деревенские жители их продают, поэтому особого яичного изобилия в этом мире пока не наблюдается. А ещё в корзинке несколько куличей. Самый маленький мы делим пополам и деловито уплетаем. Они – тоже лакомство. Изделия из сдобного теста пекут только по праздникам.

Во мне наконец просыпается разум, и я способен вместо того, чтобы делать глупости, попытаться вести речи честные, случаю пристойные:

– Это ты в храм бегала, куличи святила?

– Батюшка их освятил, а я да, бегала, – и смотрит издевательски. – Знаю я, что вы лётчики, завсегда быстрые, но ты вообще как коршун. В другой день только попробуй так сделать – кубарем покатишься. А сегодня – ладно. В честь Пасхи можно.

Ха, это же она про объятия мои и поцелуй! Ну да, ей же нынче всего одиннадцать – на год меня моложе – и видит она меня в первый раз в жизни. Поэтому решила, будто я подкатил к ней христосоваться… да, есть такой обычай, только я не по обычаю и не для этого. Но почему тогда назвала лётчиком? И не удивилась, что знаю её по имени? Не иначе сиживала с краешку лётного поля, любуясь на взлетающие и садящиеся самолётики. Примечал я стайку деревенских ребятишек. И знал, что она может быть среди них, но нарочно не подходил, чтобы не вышло нам встретиться раньше времени, потому что в аэроклуб она поступила в сороковом году, если считать по версии моей предыдущей жизни. Тогда мы с ней и познакомились – вот не хотелось мне опережать старый график.

Да и встреча та, первая, никакой привязанностью не обернулась – мы уже после войны нашли друг друга. Два капитана. Она тоже летала, в основном к партизанам, да разведгруппы высаживала-забирала. В перерывах между вылетами на бомбометание, ночными, естественно. Но сейчас, когда ничего подобного ещё не было, она в полном неведении относительно моих мыслей и, чего уж греха таить, привычек. Оно бы и ничего, если бы я не повёл себя с ней так по-хозяйски.

– Целый год ждать, – непроизвольно вздыхаю я, – меня продолжает переть глупая уверенность старого супруга. Девочка, между тем, с одной стороны, смущена, с другой – не робкого десятка. Кроме того, в ней уже проснулось главное женское качество – любопытство.

– А чего такого ты никому не скажешь? – спросила она недоуменно и, не дожидаясь ответа, продолжила «наезд»: – Вот если бы я пообещала, что не скажу отцу про твоё охальство, тогда бы и спросу не было, – снова уперла в меня тот самый взгляд, под которым я таю, и молчит, дожидаясь ответа.

– Буду счастлив, если ты представишь меня своим достойным родителям, – под воздействием её бездонных очей я мгновенно слетаю с катушек и несу полную чушь. – Ты не сомневайся, как только наступит срок, поженимся. Деток вырастим, внуков побалуем, на правнуков полюбуемся. – Вижу, как Мусенька обворожительно краснеет, но держит себя в руках просто великолепно.

– Ну, уж нет, – заявляет она решительно. – Рано пока знакомить тебя с моими батьками. Сначала я для себя решу, люб ли ты мне, а уж потом, как разрешу, тогда подкатывай, – говорит, а сама галстук из корзинки достала и повязывает. Пионерка, понимаешь, возвращается из церкви.

Видимо, прочитав на свой лад выражение моего лица, она поясняет:

– Неладно как-то в галстуке в храм входить. Батюшка пугается, с добром ли человек пришёл, не станет ли хулу нести?

– Допускает пионеров к молитве? – насмешливо тяну я.

– К службе, – поправляет меня Мусенька. – Молитву всяк сам может сотворить. Так он и комсомольцев венчает, хороший у нас батюшка. Всё-всё понимает. Добрый человек и рассудительный.

Эти слова меня мигом протрезвили – чары девичьи отпустили раскрывшийся бутон мальчишеской души, отчего он мигом схлопнулся. Итак, местный поп – мужик с понятием и с властями живёт в ладу. Это может крепко помочь моим планам, если удастся вступить с ним в контакт.

– Познакомишь нас? – слёту беру быка за рога.

– Ты и сам не без языка, а он людей не чурается, – язвительно смотрит на меня будущая жена.

– Так безбожник я. – Лучше сразу сознаться.

– Это ничего, лишь бы человек был хороший, – улыбается своим мыслям девочка и до боли знакомым жестом ерошит мою макушку. Таю. Но держусь.

– Понял, – отвечаю. – Сегодня из-за Пасхи он весь день на работе. Так что зайду в другой раз. А мне бы закуски купить для мужиков, – потрясаю пустой торбой и шелестю… шелещу… (не знаю, как правильно) парой купюр.

– И чего мы стоим, кого ждём? – упирает руки в боки Мусенька. Опять до боли знакомая поза, при виде которой всё внутри взбалтывается, но не смешивается. – Православные ждут тебя, чтобы вкусить от щедрот великого праздника, а ты тут встал посреди дороги и лясы точишь! За мной, телепень, – подхватив корзинку, она даёт мне знак следовать за ней.

Следую. Куда ж деваться! В будущем я всегда её слушался – привычка. Только вот не примечал ни разу, чтобы она в Бога верила. Если и было что, то всегда молча, про себя.

Ни к какому кузнецу я в этот день не зашёл – знакомился с будущими своими тестем и тёщей. Вернее, покупал у них закусоиды для мужиков из мастерских. Раньше, в прошлой жизни, мне с роднёй своей суженой свидеться не довелось – отец погиб на фронте, а мать и обе сестры были убиты румынскими оккупантами. Хата к моменту, когда мы сюда наведались, была разграблена и расплылась под зимними дождями без хозяйской руки и растащенной неведомо кем крыши. Позднее здесь жили совсем чужие люди, но больше в эти края мы не заглядывали – уж очень радость моя делалась от этого грустной. Хотя с тётками и дядями переписывалась и кое-кого зазывала к нам в гости.

Нынче же я с интересом разглядывал их небольшое хозяйство и диву давался разумности, с которым оно велось. На огороде росли кукуруза, подсолнечник, горох и разные овощи. Четыре пары женских рук содержали посадки в порядке, хотя и мать и отец работали в основном в колхозе. Но того, что выделялось за этот труд, на сытную жизнь явно не хватало. А для того, чтобы хватало, по двору расхаживало множество кур-несушек. Как я понял, выращивала эта семья в основном корма для них. А уж яички обменивались и на молоко, и на сало, и на пшеничную муку. Впрочем, их хватало и на то, чтобы продать на рынке, чтобы одеться и прихорошиться.