– А может, завтра лучше?

Толик сказал:

– Нет, завтра я протрезвею и не смогу.

Ближе к полуночи к нам приехали собачьи убийцы. Лютера затащили в кухню. Мама вышла оттуда, вытирая слезы, остался только Толик. Он сидел на табуретке, свесив руки, и смотрел на пса, которому стягивали бинтом морду. Потом Лютеру сделали укол, он лег под стол, Толик закурил. Через пятнадцать минут все кончилось. Мама дала убийцам простыню, и они понесли по коридору ко входной двери тело Лютера. С закатившимися глазами и высунутым красным языком. Мама с Толиком еще два раза ходили в магазин и так нажрались, что половину субботы лежали в кровати. На моей ноге появилось слово Ohr[8].

Анютик находилась в трехлетней ремиссии, ей исполнилось одиннадцать, и она два года как вернулась к обучению в школе. Она принимала по два миллиграмма залептина, а циклодор ей заменили на соли лития. Главной побочкой залептина оказался повышенный мышечный тонус, Анютик не могла сидеть на одном месте дольше минуты, и уроки по-прежнему были для нее мучением, хотя теперь и по другой причине. Я не принимала таблетки, но с сидением на месте и у меня были явные сложности, то же самое можно было сказать о Толике. Но если мы с Анютиком часами кружили по улицам, то он после смерти Лютера на улицу выходил неохотно и шатался у нас дома по коридору. Каждый день, с трех до пяти.

В любую погоду мы выходили из дома и проходили когда восемь, когда десять километров по городу. В основном, конечно, в своем районе. Мы знали всех местных психов, которые точно так же, как мы, носились по улицам, только потому, что от неподвижности им крутило внутренности. Был дед со старым доберманом – эту парочку мы называли “восьмерка”: гуляя, дед и доберман выполняли сложный ритуал. Дед делал шаг, а доберман умудрялся подлезть ему под ногу; дед делал второй шаг, и доберман по траектории восьмерки выходил с другой стороны. Потом все повторялось. Еще были “сёстры” – высохшие бесплодные близняшки, которых мы всегда встречали в двух состояниях. Либо они шли, держась за руки, и что-то обсуждали, ажиотированно вскрикивая, либо обсуждение уже успело привести к скандалу, и они шли на расстоянии двух шагов, глядя в разные стороны. На их лицах читалась обида. Замыкал это сомнительное общество маленький худой человек в черном берете, одновременно похожий на Бродского и Мандельштама. Он всегда ходил с синей хозяйственной сумкой, говорил сам с собой, шел ровно, а потом вдруг бросался бегом, непонятно куда и от кого.

Мой образ жизни не предполагал дружбы с девочками. Их дурацкие занятия были мне неинтересны, а разговоры скучны. По правде говоря, до тринадцати лет то же самое относилось к мальчикам, и я даже наивно надеялась прожить свою жизнь, не соприкасаясь с людьми. У меня не получилось.

В тринадцать лет начались месячные, а вместе с ними пришли неотвязные мысли о мужчинах и о том, чем с ними, при благоприятных условиях, можно заняться. Мне было глубоко плевать, о каких мужчинах мечтать, – любой, кого я встречала на улице, становился первым кандидатом в мои фантазии. Мальчик, старик, урод – все это меркло перед тем простым соображением, что у каждого из них есть член. Ночью, когда все в квартире затихали, мы с Анютиком подтаскивали к кровати магнитофон и настраивались на шоу Жени Шаден. Там обсуждались проблемы трансвеститов, проституция, какие-то мужики жаловались, что их подружки не дают им в зад, женщины звонили с целью узнать, нормально ли то, что вечером они выходят на трассу, останавливают машины и спрашивают водителей, не желают ли те минет. Мы истерически, до дрожи хохотали, прижавшись друг к другу, а утром еле могли разлепить глаза. Днем, когда бабушка уходила в магазин, мы звонили на секс-линию и, сколько позволяло время, слушали стоны операторш, которых якобы именно в этот момент кто-то яростно драл. В конце месяца приходили огромные счета и начинался скандал, потому что мы молчали в тряпочку, а мама думала, что на секс-линию звонил Толик. Толику же было, по-видимому, наплевать, что о нем думали, и он не считал нужным защищаться.

Как-то весной я заснула, наслушавшись Жени Шаден, а проснулась от того, что кто-то держал меня за шею и входил в меня сзади. Это было так сладостно, что я даже застонала, подчиняясь ритму. Только потом возникла мысль: кто способен такое делать со мной в моей кровати, когда на соседней спит Анютик? Неужели Толик? Но это невозможно, я бы услышала, как он входит в комнату. Я попробовала поднять голову, но мышцы как будто сковало, мой нос тыкался в подушку, я хотела крикнуть, что задохнусь, но вдруг все кончилось.

Следующей ночью я решила не спать, чтобы разобраться в происходящем. Если ко мне приходит Толик, то он, конечно, придет опять, а если не Толик, то я хотя бы узнаю, кто это. Я лежала на спине с открытыми глазами, когда прямо из стены вдруг вышел мужчина и встал над моей кроватью. Он видел, что я не сплю, и просто смотрел на меня. Мужчина был высокий, в белой майке, волосы темные.

– Ты кто? – спросила я шепотом.

– Сережа, – сказал он.

– Ты снизу, что ли? – спросила я.

Он кивнул. Я почувствовала себя в относительной безопасности, ведь это был Сергей.

– Ты можешь трахнуть меня? – спросила я, отбрасывая одеяло.

– Я не могу, – ответил он, – ты же живая, а я – дух.

– Но мне очень надо с кем-то трахнуться, – начала убеждать я, – может, все-таки у нас получится?

– Ну, можно попробовать, – согласился Сергей.

Он приспустил штаны и лег на меня сверху. Ничего почему-то не получалось. Я начала злиться.

– Вчера же все нормально было! – сказала я.

– Это не я вчера у тебя был.

Лицо Сергея было теперь совсем близко, но размыто, как будто я смотрела на него через залапанное стекло.

– А кто же у меня был? – удивилась я.

– Один демон, – сказал Сергей.

Я молчала, и он, похоже, обиделся. Встал с меня, подтянул штаны и шагнул в стену. Я несколько раз тихо его позвала, но он больше не выходил.

По дороге в школу я рассказала о ночном происшествии Анютику. Она слушала довольно хмуро.

– Что такое? – спросила я. – Не веришь мне?

– Я верю, – Анютик смотрела в землю, – но это плохо. Тебе надо пить таблетки.

– Таблетки? – изумилась я. – Ты… ты что, думаешь…

– Никакого Сергея не существует! – крикнула Анютик. – Это все только в твоей голове. И если не будешь пить таблетки, закончишь, как я!

– Да это маразм! – крикнула я. – Что, я должна жрать твой залептин? Без рецепта врача?!

Непонятно, с чего вдруг меня проняла такая щепетильность в вопросах приема лекарств.

– Любой врач скажет тебе пить залептин, – отрезала Анютик, – потому что это оптимально. И другого все равно нет. А иначе у тебя начнется психоз; ты что, забыла, что я тебе говорила про месячные? На них все слетают.