Ее профиль застыл на фоне водной лунной дорожки. Казалось, она не дышала. Руки ее сжимали маленькие колени, а голова была чуть откинута назад… Он не посмел тревожить слияние человека с природой. Ему даже захотелось отойти подальше, чтобы доставить ей удовольствие, но он боялся пошевелиться, боялся хрустнуть веточкой и так и застыл в неудобной позе с каской на животе…

Уже не воспринималось ничего. Не было видно ни Нового города с его бурными огнями, не доносилось сюда шелеста листьев.

Как вдруг по звону соловьев, словно ржавым топором, полоснул гудок парохода. Он бесцеремонно рявкнул три раза подряд, и раздалось шлепанье плиц о волну… Вскоре силуэт пассажирского судна выбрел в лунные отблески. На корме всплеснул свет прожектора, и поскакала по кустам бит-музыка.

— Хоть бы заткнулись… — прошептала Ольга.

— М-м-м, — согласился Василий Петрович.

Соловьи заливались. Гремел музыкой пароход. Как бы в ответ ему завели пластинку в санатории на той стороне реки. Высоко в небе прогудел самолет, а по шоссе со скоростью черепахи двинулся трактор с траловым прицепом. Священное как-то обесценилось, Ольга уже не являла собой слух и внимание. Корнев развалился на куртке и смотрел в небо…

— Никогда не поверишь, пока сам не убедишься, — выдохнула Ольга.

— А я тебе что говорил! — но во фразе не было торжества, а сквозила какая-то минорность.

Оба помолчали несколько минут, слушая грохот тральщика и плицевого парохода, потом Ольга спросила:

— Василий Петрович, а почему вы живете в мастерской?

— Понимаешь, — он припал на локоть, — я очень не люблю ходить на работу, тащиться через весь город, толкаться в автобусах… А здесь — проснулся и уже на работе. — Он усмехнулся.

— А у вас есть где жить?

— У нас с товарищем двухкомнатная квартира в поселке Гидростроителей.

— Не может быть! Весь город мечтает жить в Гидростроителях… И у вас есть там горячая вода?!

— Опять ты мне не веришь… Есть вода.

— Может быть, вы с товарищем не ладите?

— Напротив.

— Так в мастерской же неуютно!

— Я не замечаю этого…

— И почему вы никуда не ходите? Нашли бы себе девушку и женились бы.

— Я женат. У меня есть дочь.

— И где они?

— Далеко.

— А когда приедут к вам?

— Никогда.

— Тогда вы к ним поедете?

— Нет.

— Почему?

— Потому что жена вышла замуж.

— Тогда вам надо снова жениться.

— Полагаю, что достаточно. Да и думаю, что обойдусь. — Он закурил и попытался пояснить: — Видишь ли, все сознательные годы я ездил по стране и, как говорит моя мама, не наездил ни кола ни двора… Да что говорить. Мне уже тридцать, а здесь все вроде вас. Вам только жить начинать, а не латать чужую.

— Неправда! Если девушка полюбит — она готова на все!

— Искать не хочется, — вяло буркнул он.

— А может быть, и не надо? Может быть, она рядом?

— Уж не ты ли? — усмехнулся Корнев.

— Почему сразу я? Я вообще говорю.

Он рассмеялся, вскочил на ноги и сказал:

— Ну хорошо. Скажем, взять тебя, хотя ты еще совсем маленькая. А свяжись я с тобой — твои родители мне башку оторвут!

— Родители ни при чем! — вспыхнула она. — Мне уже восемнадцать лет!

— Ну-у? — удивился Василий Петрович. — А мне казалось, что тебе лет шестнадцать, не больше.

— Осенью будет девятнадцать… Я самая старшая в группе, поэтому меня и выбрали комсоргом.

— А что же ты такая маленькая? Ты, наверное, никогда и спортом не занималась?

— Занимаюсь.

— И каким же? — не скрыл он усмешки.

— Стрельбой из пистолета.

— Вот те на! Небось и разряд имеешь?

— Мастера.

— Не может быть!

— Теперь уже вы мне не верите, — обиделась она.

— Н-н-нет, отчего же, — вымолвил Василий Петрович.

Они умолкли. Соловьи уже не увлекали. Тишина также не возобновлялась… Трактор полз, гремел репродуктор в санатории, на фарватере урчал буксир с тремя баржами дров.

— Так-то, Оленька… Лично я глупею от соловьев…

— Не надо бояться жизни, ведь так можно протрястись до пенсии.

— Легко сказать…

— Не надо бояться, — опять повторила она. — Надо самому уметь любить, чтобы стать любимым!

— Господи! — воскликнул Корнев. — А давай прорепетируем?

Он встал на руки и спросил ее:

— Вот ты, например, мне нравишься как принципиальный человек! Пойдешь замуж, а? — он спустился на ноги, выждал паузу и сказал: — То-то!

— Не надо поспешных выводов. Девушка должна подумать.

— А тебя не смущает форма предложения?

— Я на это не обратила внимания.

— А сколько ты ни думай — ничего привлекательного не найдешь в моей жизни. Я элементарно не сумею дать семье ни уюта, ни зарплаты, ни того, что может спокойно дать, к примеру, так коварно покинутый тобой Толик. Извини за фамильярность!

— Фу, какая мерзость! Не вспоминайте больше о нем!

— Давай-ка лучше домой, а то мы бог знает до чего можем договориться, — предложил Корнев, подведя черту разговору.

В мастерской он, ни о чем не думая, застелил рундук и завалился спать. На душе было легко и свободно, словно случилось в жизни что-то хорошее… Ночью в дверь кто-то осторожно постучал. Он открыл глаза. В окнах брезжил рассвет.

— Кто? — спросил он осипшим ото сна голосом.

— Это я, Василий Петрович…

— Входи. Не закрыто. — Он приподнялся и сунул ноги в галоши. — Ты, что ли, Ольга? Что тебе не спится?

— Я подумала о вашем предложении…

— Ну и что ты надумала?

— Я решила согласиться.

— Хм, быстро же ты… Ну, ладно. Иди спать. Я учту твое согласие. — И сделал попытку нырнуть под одеяло.

— Нет. Я серьезно, — сказала она.

Он вновь сел. Помолчал. Потом пояснил:

— Как бы тебе сказать… Ты еще девочка совсем… Мне, конечно, приятно твое согласие, но давай будем считать все это шуткой… Я пошутил! Понимаешь? Просто брякнул ни к селу ни к городу…

Она застыла у двери. Потом тихо заплакала.

— Ты что, Ольга? Что с тобой? — встревожился он. — Ну… Не расстраивайся…

— Конечно… Если вы меня прогоните, — всхлипнула она, — то я никогда уже не смогу выйти замуж!

— Почему? — искренне удивился Корнев.

— Я не смогу больше никогда в жизни дать еще одно согласие. Нет, вы понимаете, что значит соглашаться раз, два… Это уже будет не жизнь, а притворство. — Она тихо плакала.

Он молчал. Уж больно было необычно это детское решение — делать все в жизни однажды, без ошибок, без права на отступление… Она плакала, прислонившись к дверному косяку, но плакала не жалобно. Про такой плач можно было сказать так же, как — пила, дышала… Было в этом плаче что-то великое и вечное.

— Ну хорошо, Ольга, — положил он руку на ее плечо, — пусть будет так, как ты хочешь.

— Правда? — осветилась она.

— Да-да…