не визжали и не дёргались, похоже, собирались тих сблизиться с коляской на расстояние прыжка. Я плавным движением достал из-под сиденья свой револьвер, без рывков поднял его, направив ствол в правый дверной проём и сразу, без задержки, пока враги не опомнились, бахнул из нижнего ствола картечью. С расстояния примерно шести метров облако свинцовых пулек накрыло трёх крыс из пяти, причём одну, похоже, свалило замертво. И тут же, вскочив на ноги и схватив револьвер двумя руками, открыл стрельбу по двум оставшимся.

Воронок у нас конь обученный, от выстрелов в панику не впал, не стал ни убегать, ни наоборот, резко останавливаться: как шёл, так и продолжил идти, только встрепенулся, поднял голову и косил взглядом в мою сторону. Пан Юзеф едва ли не одновременно с моим первым выстрелом перевалился через борт, каким-то чудом подхватив свою саблю, уже без ножен, и побежал в сторону врагов, забирая влево, в сторону коня, чтобы не перекрывать мне линию огня. Разбуженный выстрелом отец тоже сразу выхватил свой револьвер. Взглянув направо, где наш проводник уже готовился зарубить последнего живого и невредимого крысюка (я пятью выстрелами умудрился три раза вообще промазать и один раз попасть не в того, случайно добив подранка вместо того, чтобы подстрелить копейщика) он вскочил на ноги и сделал то, до чего я не додумался: посмотрел поверх сложенного тента назад и на левую сторону дороги. Я, чтобы не мешать ему, сел на пол коляски в проходе между сиденьями и в растерянности не мог сообразить, что делать дальше: заряжать револьвер или доставать палаш и готовиться к схватке на холодном оружии.

За время моей растерянности Подрепейницкий успел срубить последнего стоявшего на ногах крысюка, добил подранка и потыкал саблей в тех трёх, что не шевелились. Колебания и сомнения прекратил отец. Он голосом остановил коня, потом скомандовал мне:

— Перезаряжайся, только не суетись, спокойно. А мы пока тут присмотрим.

— Да что тут смотреть, панове! Эти твари если со спины не напали — то или разбежались или их тут больше и не было. Я эту породу знаю!

— Осторожного и боги берегут, а беспечного твари на изнанке доедают.

— И то правда, пане, может, остальные добежать не успели. Вы, может, возьмёте на себя присмотр за округой, пока я насчёт добычи проверю?

Получив одобрение отца, Юзеф стал переворачивать и перетаскивать в кучу крысиные тушки, что-то насвистывая себе под нос. Я не присматривался особо — и неприятно, и своих дел хватает. Пока заряжал револьвер, вёл нехитрые подсчёты. Пять малых макров по пятьдесят копеек, да один за семьдесят — три рубля двадцать копеек сжёг. Пули и картечь делаю сам, расходы только на свинец. Пять пуль по пятнадцать граммов, сорок грамм картечи, всего сто пятнадцать, при цене свинца два пятьдесят за кило, это будет… Это где-то одна восьмая от килограмма, чуть меньше, округлённо копеек тридцать. Плюс войлок на пыжи, плюс масло и ветошь для чистки оружия — где-то на три шестьдесят настрелял. И по большей части — впустую! Стыдно то как, четыре промаха из пяти выстрелов с расстояния чуть больше пяти метров! Позорище!

Этими зряшными расчётами я отвлекал себя от звуков, раздававшихся с обочины — проводник явно искал макры в тушках. Не то, чтобы я никогда разделкой домашней живности не занимался, тех же кур и рубил, и потрошил давно уже, и с кабанчиком отцу помогал, но вот именно сейчас почему-то слушать было неприятно. К тому моменту, как я закончил трамбовать пыж поверх картечного заряда, звуки стихли, а Подрепейницкий подошёл к коляске и весёлым голосом сказал:

— Пан Викентий! Как трофеи делить будем, как обычно или?..

— А что ж вы, пан Юзеф, меня спрашиваете? Я в этом деле не участвовал, не успел, так что и доли моей в нём тоже нет. Вон, с бойцом договаривайся, — и на меня кивает, а сам ухмыляется с хитрым видом.

Попутчик повернулся ко мне.

— Ну что, пан Юрась, будем дуван дуванить? Первые трофеи, или уже доводилось подраться?

Глава 6

Интересно — с одной стороны, уважительное «пан», как к заведомо благородному лицу, а не нейтральное «спадар» или «паныч», а с другой — уменьшительная, детская форма имени. Вот как его понимать, этот намёк⁈ Но отвечать надо, пауза затягивается.

— Первый. Потому и опозорился так.

— С чего бы это… Кхм, это потом. Стандартный принцип знаешь?

— Это артельный или где «каждому со своего»?

— Ага, знаешь, уже легче. Ну, отряд мы не делали, доли не прописывали, так что артельный принцип сразу мимо. С пяти тварей только четыре макра добыл — пятый пустой, похоже, долго уже по лицу шастает, да и слабак был, скоро сам бы сдох. Я и под сердцем посмотрел, и в сердце, и печень проверил, и в голове, в мозгах и под языком, мало ли, мутант какой — точно пустой.

Юзеф показал на ладони четыре тусклых синих, скорее даже сизых, кристалла примерно одного размера — чуть больше его ногтя на большом пальце, разве что один чуть крупнее и насыщеннее цветом.

— Вот этот, — он взял другой рукой один из трёх одинаковых, — с моего. Подранков я добрал, но они были полностью никакие, так что на долю в макрах с них я не заработал, но вообще за это, как и за разделку, доля положена.

Я покосился на папу, тот едва заметно кивнул — мол, всё правильно.

— Эти два рублей по четыреста двадцать или тридцать, этот, побольше, но тоже полупустой, потянет где-то на четыреста пятьдесят. Суммарно тысяча двести пятьдесят — триста целковых на круг выйти может. Сейчас, правда, конец сезона, товара такого много, цены падают — весна, прорывы, макры при некоторой удаче любой дурак набить может, в итоге продают их и жук, и жаба, цен не знают, отдают задёшево и другим выручку сбивают. Если подождать до зимы и зарядить полностью на изнанке, то и до полутора тысяч можно выторговать.

Было видно, что считать и оценивать трофеи, выискивая варианты, как пристроить повыгоднее для попутчика занятие знакомое, привычное и даже, пожалуй, любимое.

— Из прочих трофеев. Тушки можно было бы продать, в Бобруйске так особенно, в зависимости от размера, возраста и сохранности до трёх сотен рублей, но это в идеальном состоянии, в среднем по полторы-две сотни идут, если сильно посечен, то могут рублей пятьдесят предложить, а то и вовсе за пятёрку на корм другому зверью. Но не довезём мы их! — Тут Юзеф огорчённо вздохнул и, разведя руками, повторил: — Не довезём. Они уже попахивать начинают, а пока доедем провоняют всю повозку и вещи так, что только на выброс, магическая очистка обойдётся как бы не дороже, чем новая. Да и платят за тухлятину совсем мало, могут и вовсе отказаться брать. Так что это мы не считаем. Или возьмём парочку, в вашем холодильнике могут и доехать?

— Не-не-не, и думать забудьте, пане, об этом варианте! У меня шкаф для продуктов и деликатного товара, его после такой перевозки выкидывать надо будет.

— Ну, так я и думал. Теперь по оружию. Сами крысюки его не делают, разве что могут себе дубину выточить зубами или копьё краденое под свой рост укоротить. Но тырят его где-то, возможно — в других мирах, массово. По качеству никогда не угадаешь, у кого кусок кости более-менее острый к кривой палке привязан, вместо копья, а у кого зачарованный меч из иномирского металла с каменьями драгоценными. Но это редко, очень редко бывает, чтобы так удачно Репейник зацепил. В нашем случае три копья — полный хлам, только на дрова, и то под вопросом. Ещё одно — кухонный нож, к палке примотанный. Они его где-то согнули, потом разогнули, согнули в другую сторону… Короче, тоже хлам, но кузнецу деревенскому на сырьё может сгодится. Пятое — это, простите, вилы, которым два крайних зубца отломили, два средних оставили. И древко наполовину обгрызли, в общем — в комплект к четвёртому, в металлолом.

Подрепейницкий перевёл дух.

— Теперь по ножам. Два — каменные ковыряла, только на выброс, ещё одно вроде как ничего, можно в школьный музей подарить, как образец первобытного, понимаете, быта. Четвёртый — из той же лавки, что и четвёртое копьё. Согнули всего один раз, зато зазубрин наделали — ещё немного, и ножовка получится. Пятый же на фоне прочего смотрится удивительно, поскольку это обычный нож — старый, сточенный, но явно боевой клинок, хоть и из хренового, прости