Софронов тяжело поднялся и подошел к трибуне.

– Товарищи! Тяжело говорить, но оправдываться мне перед вами не в чем. Старались как могли, но обстоятельства складывались против нас. Навалилось все сразу: устаревшая продукция, старое оборудование, нехватка оборотных средств, долги, всемирный кризис... Долги наши, как вы знаете, скупила одна фирма и неожиданно предъявила их в суд. – Зал после этих слов словно ожил: послышались недовольные возгласы, смешки. Председатель привстал и звонко постучал стаканом о графин. Софронов продолжал: – Но напрасно председатель совета директоров, товарищ Глотов, хочет свалить все на нас. Мы с ним старые друзья, еще в советские времена этот завод в передовые выводили, почетные грамоты да вымпелы до сих пор на заводе хранятся; да только времена теперь иные, и самому совету директоров, с товарищем Глотовым во главе, надо было в свое время другие решения принимать.

Зал зашумел, послышались отдельные выкрики с мест: «Кончай завирать, Софронов!», «Себя-то не обидел?»

Председатель опять погремел стаканом о графин и встал.

– Я попросил бы генерального не заниматься демагогией, а озвучить свои предложения. Что было, то прошло, лучше скажи акционерам, собственникам этого завода, как нам добро свое спасти, деньги наши кровные возвратить? Как на улице не оказаться?

– Теперь о наших предложениях. Коротко скажу – продавать надо. Все продавать. Завод, землю под ним, все, что осталось.

Из зала снова раздались выкрики: «И людей продашь?», «Сколько тебе приплатят за это?» Председатель снова поднялся:

– Тише, тише, товарищи! Предложение генерального директора нам понятно. Если у тебя, Ваня, все, – присаживайся. Послушаем теперь нашего заводского юриста. Прошу, Геннадий.

На трубку вышел юрист – молодой, высокий, но жидок комплекцией.

– Господа акционеры, к сожалению, обрисованное положение дел действительно удручающее. Завод – банкрот. Если хотите что-то еще спасти из вашей собственности, то должны немедленно завод продать. Покупатель есть. Пока есть... На майском отчетно-перевыборном собрании мы докладывали, что завод полгода уже подвергается атакам недружественного захвата со стороны определенной организации. Но наши ответные действия – и в судах, и с выпуском дополнительных акций, чтобы усилить контроль, – к успеху не привели. Сейчас же, с арестованными по суду средствами и без тех акций, что скупили у наших работников, завод оказался на грани перехода в руки нового хозяина. Поэтому мне как юристу завода представляются вполне оправданными и целесообразными меры, предложенные генеральным директором. Продавать завод, и как можно скорее. Даже срочно. Спасибо за внимание.

– Понятна ваша позиция, – сказал председатель, привстал и окинул взглядом бурлящий негодованием зал. – Прошу теперь на трибуну записавшихся ранее с краткими выступлениями. Строго по списку. Регламент – до трех минут.

Первым на трибуне появился мой вчерашний знакомый.

– Следующий по списку – акционер Портной Борис Михайлович. Прошу заметить, он представляет организацию, предложившую выкупить наш завод. Поэтому хотелось бы услышать от господина Портного, какие имеются у него планы по развитию нашего передового в прошлом завода.

– Друзья! Я такой же акционер, как вы. – Портной сделал паузу и оглядел притихший зал. – Что выгодно вам, то выгодно мне. Завод ваш был когда-то передовым: в пятидесятых годах четверть новой послевоенной Москвы построена его трудами. Московские Черемушки – ваших рук дело! Но времена изменились, жизнь ушла вперед, устаревшая продукция больше никому не нужна. Жители района требуют переноса или закрытия завода: пыльное, вредное производство не для столицы. Они обращаются в суды, санэпидстанция их поддерживает, а теперь даже получена рекомендация префектуры. Их позиции совпадают. Но не все так плохо, и мы, акционеры, не останемся внакладе. Конкретных планов еще нет, но все будет хорошо. Поверьте мне. Спасибо.

Следующие выступавшие оригинальностью не блистали – те же перепевы: продавать. Но вот на трибуну вышла измотанная немолодая женщина со скандальным голосом и стала выкрикивать то, что залу понравилось больше:

– Закрывать? Да я тут тридцать лет работаю, и куда вы меня? На свалку? Захватили каждый по жирному куску, а теперь деру? Почему уголовное дело заведено против директора? Кто объяснит? Молчок? Эй, юрист, или ты не в курсе? Кто нас уверял в мае – выпустим новые акции, и будто коммунизм на заводе наступит? Не ты ли, Глотов? Вижу, ты себе сумел коммунизм построить, личный, дожил-таки до светлого будущего? В прокуратуру с этим делом надо, нечего с ними больше обсуждать. Ворье!

Микрофон отключили, зал одобрительно гудел, но женщина на трибуне в этом общем шуме что-то еще выкрикивала, размахивая руками.

– Товарищи, спокойнее! – поднялся председатель. – У нас демократия, все вопросы решит голосование. Счетная комиссия, во главе с нашим регистратором, хранителем списка акционеров, как полагается по закону, определит решающее желание подавляющего числа...

Дальше уже невозможно было расслышать, – не только зал гудел как рассерженный улей, но и сосед мой Серега вскочил и заорал над ухом:

– Я еще в списке, я! Моя очередь выступать! Слышь, Глотов, не мухлюй, всех будем слушать! – Он начал протискиваться по ряду, отдавив мне по пути ноги и продолжая выкрикивать: – Мне теперь говорить, я записывался!

Серега взлетел на сцену к столу президиума и сначала кричал им что-то, каждому в лицо, размахивая руками, пока, наконец, председатель Глотов сам не замахал на него. Включили микрофон, и Серега подскочил к трибуне. Охрана подтянулась к краям сцены, заблокировав лесенку и поглядывая на президиум, ожидая команд.

– Ребята, братцы!.. Эй, акционеры хреновы! Нас же дурят, вы что, не понимаете?! Да никому не нужны ваши голоса, мандатами своими можете подтереться. Мы же сами в мае месяце свой завод отдали, вот этим, за столом которые. Весь завод, с трубой, со всеми делами. У них теперь контрольные пакеты. Эх, сказал бы я вам, что мы тогда наделали с этими новыми акциями, да в микрофон неудобно. Вы теперь своими мандатами хоть за Ленина-Сталина голосуйте – им это по барабану. У них все схвачено: закрытая подписка у них же была, они себе еще акций по мешку на каждого напечатали, по копейке за штуку. Теперь этот завод их личный, одурачили вас, идиотов... – Микрофон с щелчком вырубили, и на мгновение Серегин голос потонул в гуле. Но зал быстро среагировал, утих, прислушиваясь, а Серегу это только раззадорило – он теперь резал зал, перемежая угрозы и оскорбления матерными словечками, и народ одобрительно хлопал и хохотал над этим представлением.

– Сами отдали, на тарелочке поднесли, развесили уши – защита от захвата, от рейдера... Вот вам и защита! Теперь могут хоть рейдеру, хоть кому: землица под заводом – золотая! Московская! Сообразили, нет? А скажите, где протокол того собрания, когда нас дурачили? Где? Не дают и поглядеть! Липа там все! Так слушайте сюда, дурачки! Не их теперь надо слушать, а в прокуратуру с заявлением, или где там эти аферы с акциями рассматривают. Поняли? Теперь, значит, так, слухайте! Собираемся сразу у проходной, пишем заявление, найдем своего юриста, а не Гену, эту шавку продажную.... Слышь, Глотов, коммуняка вшивый, ты в парткоме двадцать лет сидел, нас дурил; теперь в капиталисты заделался – и опять за старое? Во тебе! Сядешь за решетку с Софроновым за компанию, со всей шайкой...