Перед поездкой решил навести порядок на письменном столе, заваленном бумагами лохматой давности, старыми журналами, газетными статьями и прочей дребеденью. В мусор летели пожелтевшие листки, школьные тетрадки, прошлогодние шпаргалки, использованные блокноты и черновики – удивительно, сколько хлама производит человек за довольно короткий отрезок времени. Обрывки записей, устаревшие брошюры, конверт с московским штемпелем, подписанный острым полудетским почерком…

Рука замерла в воздухе, мелко заплясала, запрыгали перед глазами буквы, выведенные синими чернилами шариковой ручки. Конверт не был вскрыт. Максим попытался аккуратно расклеить, но бумага не слушалась. Ножниц рядом не оказалось, он неровно разорвал верх, вытащил листок в линейку из школьной тетрадки.

«Привет, Макс! Спасибо за новогоднее поздравление. Мама просила ответить. Она передаёт привет. У нас всё о кей, как у тебя? Учиться трудно? На фотке ты классно получился, старше, чем на самом деле. При встрече отдам. Будешь в Москве – заходи. Пока. Евгения.»

– Мама! – Не своим голосом заорал Максим. – Ма-ам! Когда пришло это письмо?

– О, Господи! – Прибежала с кухни мать приложила ладонь к груди, – ты чего орёшь, как ненормальный? Думала, что случилось… Письмо, какое письмо? Ах, это… Да, кажется, ещё зимой. Я к тебе на стол положила. Дома чаще надо бывать.

– Ты бы хоть сказала. – Тихо укорил Максим.

– Ну, забыла, извини. Там что-то срочное было? От кого? Мне показалось, от девочки какой-то… Одноклассница что ли? Ты ж теперь с этой своей Ритой…

– Ладно, проехали. – Отмахнулся Максим, – позвони тёте Тоне, предупреди, что поеду на «Стреле», утром буду.

Рита наблюдала за сборами с деланным безразличием, потягивая привезённое бордо из хрустального бокала.

– Это что, бегство? – Не выдержав, съязвила она.

– Прекрати, – поморщился Максим, – какое ещё бегство? Тётка старая, заболела, вернусь – всё обсудим.

Рита молча забрала бокал и початую бутылку и, гордо выпрямившись, удалилась на кухню. Зафыркала кофеварка.

– Ну что ты примчался, Максюша, у меня ж всё хорошо. Вот, дура старая, вас всех напугала. – Причитала тётя Тоня. – Я ж и пирожков испечь не успела, ты уж прости…

– Тёть Тонь, ну какие пирожки? – Укорил Максим, – ты лежи, давай. Как себя чувствуешь-то?

– На том свете належусь. – Упрямилась тётка. – В больнице все бока отлежала. И чувствую себя нормально. Вот, таблетки от давления пью.

– А я тебе из Франции подарок привёз. Гляди. – Развернул длинный шёлковый халат цвета ясного неба, по подолу и рукавам вышитый мелким узором.

– ой, ми-илый, – всплеснула руками тётка и, всхлипнув, расцеловала Максима в обе щеки, – красота-то какая… Батюшки, я даже не думала, что такую красоту простые смертные носить могут… Максюша, я тебя прошу, когда помру, ты меня в эту красоту одень…

– Тьфу! – Отстранился от неё Максим, – типун те на язык, тёть Тонь! Чё несёшь-то? Я те помру! Ещё на моей свадьбе спляшешь! А халат чтоб носила. Потом новый привезу.

– А скоро свадьба-то? – Встрепенулась тётка. – Это на той девушке, с которой по Парижам ездил, женишься? Мама твоя говорила, у неё живёшь, что девушка шибко богатая?

– Тёть Тонь, я ничего ещё не решил. – Максим нервно заходил по комнате.

– Если сомневаешься, то не женись. – Убеждённо сказала тётка. – Значит, не судьба. Будешь маяться, никакие Парижи будут не в радость. Потом свою единственную встретишь, а поздно. Жена, дети… Без любви-то трудно жить, Максюша…

– И с ней тоже нелегко. – Мрачно усмехнулся Максим. – Ты, вон, любовь всю жизнь прождала…

– И хорошо, что прождала. – С жаром воскликнула Антонина, – Мне стихотворение одно в молодости запомнилось. Я хоть без образования, не шибко начитанная была, а это где-то услышала, и запомнила:

Она прикрыла глаза и с чувством прочла:

А любовь… – Тёткина улыбка стала грустной, беспомощной. – Была и у меня любовь… Да вот только опоздала. Я-то дождалась, он не дождался. Женатым был мой Степан, детишек трое… Не сложилось у нас…

С колотящимся сердцем Максим набрал знакомый номер. Трубку сняла Евгения. Её голос слегка изменился, из звенящего стал более низким, глубоким.

– Вау! Привет! Куда пропал?! – как будто расстались неделю назад. – Как поживаешь? Хорошо? У нас тоже всё окей! Ты в Москве? Ну да, я хотела сказать, в Балашихе. Всё время забываю. А у меня завтра вечеринка! Приходи, я тебя приглашаю. К трём часам. Муттер до вечера на дачу свалит. Мы будем одни гудеть, мне ж уже шестнадцать исполнилось, прикинь!

– Совсем взрослая. – Слегка ошалев от напора словесного потока и обилия информации, вставил Максим. – Замуж пора выдавать.

– Хи-хи! – Донеслось из трубки. – Я жду белый «мерс», забыл? Он у тебя уже есть? Нет? Тогда отдыхай. До завтра, чао-какао!

Максим повесил трубку на рычажки и отёр взмокший лоб.

– Всего шестнадцать… Чёрт возьми, как медленно летит время…

О том, что в доме вечеринка, можно было догадаться ещё на улице. На балконе курили три подростка, методично сплёвывая вниз. Из открытого окна на всю ивановскую орал модный немецкий дуэт.

Дверь открыла Евгения. Светлое летящее платье – юбка до колен с воздушными оборками, цветок в волосах. Губы тронуты перламутровым блеском. Ещё не взрослая, уже не дитя. За год повзрослела, вытянулась. Щёки утратили детскую округлость, зато формы её обрели. Угловатая неуклюжесть сменилась вкрадчивой грацией, движения стали плавными, походка лёгкой, бесшумной, как у кошки перед прыжком. Даже улыбка сделалась другой – вдумчивой, сквозящей, и взгляд прозрачно-зелёных с янтарным отблеском глаз из-под пушистых ресниц – затаённый, с секретинкой.

– Вау! – Воскликнула, приняв букет, – спасибки? А что это? Вау! Французские? Из самого Парижа?

– По-моему, они пахнут сиренью. – Сказал Максим и почему-то оробел.

Вот ей, девчонке другого поколения, не пришлось объяснять, что делать с флакончиком Диора. Моментально распечатала наманикюренными ноготками, блаженно повела носиком, вылила на волосы почти половину, прошептала, смежив ресницы:

– Кайф!

Чмокнула Макса в щёку и унеслась ставить цветы. Он машинально провёл пальцами по щеке, чтобы стереть след помады, не удержался, попробовал на вкус – сладковатая, отдалённо напоминающая персик… Тотчас одёрнул руку, словно сделал нечто ужасающе непристойное.

В комнате стоял сигаретный чад. Вдоль стены валялись пустые бутылки из-под Советского шампанского. Вокруг стола и на диване сидели парочками тинейджеры. Кто пил, кто жевал, прыщавый паренёк что-то нашёптывал на ухо девчонке в очках, та периодически разражалась взрывами визгливого хохота. Посреди комнаты двое, склеившись друг с дружкой, танцевали и целовались взасос. Евгения тыкала пальцем в присутствующих, называла имена, Максим рассеянно кивал, мысленно спрашивая себя, что забыл на тусовке малолеток.