Поглощенный невеселыми думами, в какой-то момент Онофре перепутал железнодорожную линию с конкой и заблудился. Так как вокруг не было ни души и не у кого было спросить дорогу, он взобрался на пригорок, откуда надеялся увидеть объект своих поисков или хотя бы сориентироваться. Приобретенные в деревне навыки помогли ему по положению солнца приблизительно определить время, а затем и четыре стороны света. «Теперь я знаю, где нахожусь», – подумал он. На востоке тучи немного разошлись, и сквозь них просвечивало солнце. Его лучи, отражаясь в море, вспыхивали сверкающими серебряными бликами. Повернувшись к морю спиной, он увидел вдали расплывчатый силуэт города, едва различимый в густом насыщенном влагой воздухе: колокольни, островерхие кровли соборов и монастырей, фабричные трубы. Рядом с пригорком, где он стоял, маневрировал локомотив без вагонов, отгоняемый в тупик. За ним стелилась полоса дыма, которая никак не могла подняться вверх, потому что сырой воздух прибивал ее обратно к земле. Шум локомотива был единственным признаком жизни, нарушавшим абсолютное безмолвие. Онофре пошел дальше. Когда ему попадалось возвышенное место, он взбирался на него и обозревал горизонт. Наконец за железнодорожными путями он увидел площадку. Там строились какие-то здания и, точно муравьи, сновали люди, животные и телеги. Онофре подумал, что это и есть то самое место. «Там мне все объяснят», – успокоился он. Он спустился с холма и направился к стройке, крепко прижимая к боку пакет с брошюрами.

Сьюдадела, чье постыдное прошлое до сей поры хранится в памяти людей и чье название неизменно ассоциируется с национальным угнетением, появилась и исчезла с лица земли следующим образом. В 1701 году Каталония, ревностно оберегавшая свои свободы, которым, как она справедливо полагала, грозила опасность, в войне за испанское наследство[12]приняла сторону эрцгерцога австрийского. После его разгрома в Испании воцарилась королевская династия Бурбонов, и Каталония за свое непослушание была подвергнута жестокому наказанию. Война была длительная и ожесточенная, однако ее последствия уже в мирное время оказались куда более тягостными. Королевские войска прошлись по Каталонии огнем и мечом, грабя и истребляя все, что попадалось им на пути. Бесчинства, несомненно, творились с ведома и попустительства командования, однако нельзя сбрасывать со счетов и ту исступленную ненависть, которую питали солдаты армии победителей к непокорным жителям Принсипата[13]. Вслед за этим последовали официальные репрессии: каталонцев казнили сотнями. Для вящего устрашения и дабы поиздеваться над чувствами людей головы казненных насаживали на пики и выставляли на обозрение в самых людных местах. Тысячи пленников были приговорены к каторжным работам и сосланы не только в самые отдаленные уголки иберийского полуострова, но даже в Америку; все они умерли на чужбине, так и не сняв кандалы и никогда не увидев родную землю. Молодых женщин отдавали солдатам на потеху, что в дальнейшем обусловило нехватку девушек брачного возраста, наблюдаемую в Каталонии по сей день. Посевы посыпали солью, чтобы навсегда лишить поля плодородия, фруктовые деревья вырубали под корень. Была попытка уничтожить весь скот, особенно наиболее ценные его породы, например пиренейскую корову. План не довели до конца только потому, что часть поголовья скрылась в горах, где ее не смогли достать ни стремительные набеги конницы, ни артиллерийская канонада, ни острые штыки пехотинцев; там животные одичали и оставались в таком состоянии вплоть до XIX века, благодаря чему и выжили. Превращались в руины старинные замки, а тесаные камни, из которых они были сложены, использовали впоследствии для возведения стен вокруг небольших селений, приспосабливая их таким образом под тюрьмы. Скульптуры и памятники, служившие украшением бульваров и площадей, были разбиты и раскрошены в пыль. Фасады дворцов и публичных зданий мазали известью, и на них стали появляться непристойные рисунки и надписи неприличного содержания. Из школ делали конюшни и наоборот; был закрыт Университет Барселоны, где преподавали и учились светлейшие умы того времени, а университетское здание разобрали по камешкам. Этими камнями потом закладывали акведуки и забивали оросительные каналы, снабжавшие город и прилегавшие к нему сады и огороды водой. Порт был завален обломками камней; в море запустили акул, доставленных с Антильских островов в цистернах специально для того, чтобы испоганить воды Средиземного моря. К счастью, среда обитания оказалась для них неблагоприятной, как не пришлись по вкусу и средиземноморские моллюски. Те акулы, которые не погибли от перемены климата и несварения, эмигрировали в другие широты через Гибралтарский пролив, к тому времени уже принадлежавший Англии. Обо всех предпринятых мерах доложили королю.

– Пожалуй, – сказал тот, – одного урока каталонцам будет недостаточно.

Филипп V, герцог Анжуйский, был просвещенным монархом. Один французский писатель охарактеризовал его так: roi fou, brave et dévot[14]. Он женился на итальянке Изабель де Фарнесио и умер, пораженный безумием. Не то чтобы король был излишне кровожадным, но его советники злонамеренно нагородили ему всякой чепухи о каталонцах, равно как о сицилийцах, неаполитанцах, заокеанских креолах, жителях Канарских островов, филиппинцах, индокитайцах, другими словами – обо всех подданных испанской короны. Именно поэтому он распорядился построить в Барселоне гигантскую крепость, в которой была расквартирована оккупационная армия, готовая подавить любое сопротивление. Ее сразу же окрестили Сьюдадела – Цитадель. В крепости также размещалась резиденция губернатора, оказавшегося в полной изоляции от населения города. В этом и во всем другом прослеживалось жесточайшее влияние колониальной системы. На земляном валу крепости, надо рвом, вешали приговоренных к смерти мятежников; трупы казненных патриотов не убирали – их отдавали на растерзание грифам. Под сенью неприступных бастионов порабощенным барселонцам только и оставалось, что покорно влачить жалкое существование, оплакивая гневными слезами свою печальную судьбу. Правда, пару раз с их стороны предпринимались попытки взять крепость штурмом, но эти атаки были без труда отбиты, и осаждающим пришлось отступить с усеянного трупами поля боя. Победители не преминули поиздеваться над побежденными: они высовывались из бойниц и мочились на убитых и раненых. За это сомнительное удовольствие солдаты с лихвой заплатили полным затворничеством, поскольку не могли выйти в город, чтобы пообщаться с гражданским населением, которое их люто ненавидело. Всякого рода развлечения, в том числе и женщины, были для них заказаны. Сделавшись заложниками собственной жестокости, солдаты предавались содомскому греху и почти не занимались личной гигиеной; крепость превратилась в рассадник болезней. Когда наконец наступил мир и пришло время для спокойного анализа ситуации, обе стороны настоятельно просили монархов, пришедших на смену Филиппу V, уничтожить эту крепость, символ враждебности и бесчестия. Лишь фанатики отстаивали необходимость ее сохранения. Короли на все запросы отвечали, что, дескать, подумают, но оставляли все как есть, откладывая решение вопроса на неопределенное время; так, по обыкновению, поступают те, кто воплощает в себе абсолютную власть. В середине XIX века крепость уже не имела прежней значимости – достижения в области военного дела превратили ее в устаревшее, никому не нужное сооружение. Она потеряла само право на существование. В 1848 году во время народного восстания генерал Эспартеро[15]посчитал более рациональным бомбардировать Барселону с возвышающегося над городом холма Монжуик. Стены и бастионы пали, крепость наконец-то была полностью разрушена. Землю и уцелевшие постройки передали в дар городу, чтобы хоть отчасти смягчить накопившуюся за полтора столетия боль. Некоторые здания были снесены в силу их ветхости, другие существуют и поныне. На месте бывшей крепости власти решили разбить городской парк, куда имели бы доступ все слои населения. И было отрадно видеть, как на земляном валу, где было совершено столько варварских преступлений, теперь подрастали деревья и распускались цветы. В парке, названном «парк Сьюдаделы» и сохранившем до настоящего времени это имя, вырыли озеро и соорудили грандиозный фонтан, нареченный «Каскад». В 1887 году, когда Онофре Боувила впервые ступил на эту землю, там возводились павильоны Всемирной выставки. Это случилось в начале или середине мая. Строительство уже значительно продвинулось вперед. Число занятых на нем рабочих достигло максимума, то есть четырех тысяч пятисот человек – запредельное для того времени количество, не имевшее прецедентов в истории. К этому надо добавить великое множество мулов и ослов, да еще ломовые дроги, подъемные краны, паровые машины и другие механизмы. От пыли было не продохнуть, стоял оглушительный грохот, и царила полная неразбериха.