— Вы нас давно знать изволите, — вступился за зятя Карамышев. — Разве могло нам такое в голову прийти? Золотые монеты чеканить!

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе махнул рукой Балабанов, — не смею больше задерживать, а ты, — нашел глазами Леврина, — лучше мне на дороге не попадайся, а то язычок–то укорочу, — и, погрозив ему пальцем, еще раз сердито сверкнул глазами, начальственно нахмурил брови, коротко кивнул массивной головой и, повернувшись на каблуках, вышел. Пристав оглядел на прощание печь, фыркнул и пошел, оглядываясь назад, вслед за полицмейстером, но ткнулся головой о низкую притолоку сарая, ойкнул, едва не упал, схватился рукой за ушибленное место и, чертыхаясь, выскочил вон.

Когда начальство удалилось, Зубарев и Карамышев, и оба мастеровых мужика, что во время разговора стояли насупившись, не проронив ни слова, и Леврин захохотали. Последний громче всех.

— Я ж говорил ему, нельзя в баню с лысой головой ходить, — всплескивая руками, едва выговаривая слова, брызгая слюной, повторял Тимофей, — долго теперь шишку оттирать станет, ко льду прикладывать.

После того, как отвели сорок дней по отцу, Катерина решилась ехать домой и стала сговаривать мать перебираться к ней в Тару. Та ждала, что ей скажет Иван, но он отмалчивался, появлялся дома лишь под вечер, уставший, перемазанный в саже. Немного выждав, Варвара Григорьевна, наконец, решилась, собрала нехитрые пожитки и ранним утром вместе с дочерью отправилась на свое новое место жительства, проплакав всю последнюю ночь перед отъездом.

Иван, проводив мать, стал еще молчаливее, сильно осунулся лицом и лишь изредка заговаривал с Антониной, на плечи которой легло все домашнее хозяйство. Карамышев о чем–то подолгу шептался с Тимофеем Левриным, но Иван не обращал на то внимания. За две недели плавильную печь полностью выложили, обмазали, и Леврин обещал через день–другой провести пробную плавку уральской руды.

— Только чтоб никого рядом не было, — предупредил он Ивана, — дело нешуточное — руду плавить. Тут постороннего быть не должно…

— Какой же я посторонний, — изумился Иван. Но Тимофей был непреклонен, и Ивану не оставалось ничего другого, как согласиться.

Леврин предупредил, что плавку проведет ночью, дабы избежать появления в очередной раз кого–либо из нежданных гостей. Иван ушел в дом, решив, что, может, так будет и лучше, оставив Тимофея колдовать одного в каретном сарае. Спал он плохо и, едва начало светать, кинулся, накинув на плечи легонький полушубок, в сарай. Вбежав туда, застал Леврина спящим на лавке. Осторожно ступая, пробрался к печи и увидел лежащий на закопченных кирпичах небольшой кружок матово поблескивающего металла. Не помня себя, Иван бросился к нему, схватил в руки, принялся разглядывать, ощупывать, прикидывать на вес и даже проверил на зуб твердость.

— Зря стараешься, — остановил его проснувшийся Леврин, — серебра там и близко нет.

— А это что?

— Олово, — позевывая, отвечал Тимофей.

— А где же серебро? — Ивану не хотелось верить, что столько сил и затрат пошло впустую.

— То мне неизвестно, — с неизменной улыбочкой отвечал Леврин, продолжая лежать на лавке. — Я той руды с тобой не брал, оказаться бы мне в тех горах, может, и отличил бы, где руда пустая, а где с серебром.

— Может, вместе и поедем, как лета дождемся, — предложил Иван.

— Нет, мне обратно на завод надо. Ты уж сам давай.

— А если опять пустую породу привезу?

— Извини, братец, только не могу. Меня хозяин и так заждался, сызнова врать придется, почему я в Тобольске больше месяца просидел.

— Чего–нибудь придумаешь, — попытался переубедить его Иван.

— Да ты не огорчайся, олово — это тоже хорошо. Могло б и его не оказаться. Значит, серебро где–то рядом лежит.

Отворилась дверь, и вошел Андрей Андреевич Карамышев, потирая рукавицей замерзший с мороза нос.

— Плохо дело? — спросил он, обведя глазами Зубарева и все еще лежащего на лавке Леврина.

— Плохо, — согласился Иван. — Вместо серебра олово выплавилось.

— Неужто все образцы опробовал? — спросил он Тимофея.

— Да нет. Еще остались. Только сумлеваюсь я в них, зря все это.

— Как знать, как знать, — прошелся мелкими шажками вокруг печи Карамышев. — Надо дело до конца доводить. А вдруг да найдешь чего? — и он незаметно подмигнул Тимофею.

— Как хозяин скажет, — блеснув зубами, посмотрел тот на Зубарева и сел на лавке, — наше дело петушиное: прокукарекал, а там — хоть не рассветай.

— Значит, не все образцы в дело пошли, — оживился Иван. — Только я одного не пойму: если, к примеру, в одном из них серебро окажется, то как я потом узнаю, откуда какой камень будет.

— Вот дурья башка! Неужели ты не догадался заметить, где какой камень брал? — всплеснул руками Леврин.

— А кто мне наказывал про то?

— Сам знать должен, — пожал плечами Тимофей, — твоя забота со всем этим разбираться. Ты меня для каких дел нанимал? Руду плавить? Я ее выплавил. А сейчас идите отсюда, дайте поспать еще. Так и быть, и остальные образцы сегодня в ночь испробую.

Накануне последней плавки Иван никак не мог заснуть. Ему и верилось, и не верилось, что дело, которое он начал, все–таки удастся. Представлял, как он будет стоять у огромной плавильной печи, из которой полетят огненные искры и, падая на землю, превратятся в большие серебряные рубли. Вспомнился ему и Ванька Каин, который, узнав про те рубли, начнет лебезить и заискивать перед ним. Вспомнил и Андрея Гавриловича Кураева, представил, как войдет вместе с ним во дворец, где его будут приветствовать знатные князья и графы, а он небрежно, развязав кожаный кошель, высыплет перед ними на свою ладонь горсть серебра. Незаметно он уснул, а проснулся от того, что его тряс за плечо Андрей Андреевич Карамышев.

— Погляди, Вань! Ты только погляди, — протянул он ему большой и увесистый слиток белого металла. — Серебро!

— Да ну?! — вскочил на ноги Иван и выхватил слиток у тестя из рук, прижал к себе. — Получилось! Серебро! — Он опрометью кинулся, ничего не видя перед собой, в каретный сарай, где сидел почему–то скучный Тимофей Леврин.

— А ты чего не рад, — тормошил его Иван, — Все по–моему вышло. Гуляем?!

— Ехать мне надо, деньги бы за работу получить, — не глядя в глаза, проговорил Тимофей.

— Да найду я тебе деньги, не переживай. Только что с тобой случилось, не пойму?

— У него спроси, — кивнул в сторону Карамышева Тимофей.

Не обратив внимания на его слова Иван выскочил из каретного сарая, весь сияющий, неся перед собой на руках серебряный слиток, как будто то был не иначе, как философский камень, и влетел в дом, чтоб показать слиток всем домашним. При этом он не мог слышать разговора, что произошел между Карамышевым и Тимофеем Левриным. Тимофей, сокрушенно качая головой, проговорил: