Оказалось, именно он приволок тогда на пикет свиную башку. Для меня это было очень серьезное предупреждение. Как будто из-за знамен коммунизма выглянуло рыло сатанизма и решило, что его тут никто не заметит. Я заметила.

Абсолютная убежденность новообращенного в его глазах была бы хороша, если бы не распространялась на какие-то странные вещи.

— А тебе никогда не хотелось дать в морду какому-нибудь буржую?! — Женя, всегда исключительно спокойный, с очень большим пафосом произнес это тогда.

— Н-нет… — озадаченно проговорила я. «Дать в морду…» — это не цель. И это говорит боксер. Но меня не интересуют промежуточные полустанки…

Его идеология умещалась в одну фразу: «Разрушение существующей системы».

Я внимательно смотрела и ждала. Но он уже поставил точку. Я поняла, что попала не туда.

Он говорил на каком-то чужом языке. Его мифически-мистическое РАЗРУШЕНИЕ было для него всем. А для меня… Да ничем оно не было. Делом одного нажатия на кнопку. И Хиросиму, и 11 сентября мы уже наблюдали. РАЗРУШЕНИЕ — это не ЦЕЛЬ. Как насчет того, чтобы что-то… СТРОИТЬ?

— Ну-у… Чтобы строить новое, надо сначала разрушить старое! — нашелся он. А строить, видимо, будет кто-то… да никто уже не будет.

«Черт… И с этими дикими раскладами на руках он чувствует себя как рыба в воде. Он произносит: «разрушение как самоцель», и его при этом не коробит, не ломает. А это ведь сущность абсолютно сатанинская…» Меня от этого его РАЗРУШЕНИЯ очень быстро начало ломать…

Левый поворот у моего руля, видимо, заклинило прочно. Я аплодировала одному нашему местному коммунисту, с ходу предавшему меня анафеме: он-то меня, контру, срисовал мгновенно!.. А я не контра. Я хуже. Я православная…

Женя сыпал словами: «большевизм», «революция», а я слышала лишь: «хаос, хаос». Хаоса не хотелось. Более того: на периферии сознания поплыло подозрение, что возникновение хаоса лично я не должна допустить…

Передо мной сидел шикарный мужик. Ненавязчивая офицерская выправка, так же ненавязчиво сногсшибательная улыбка. Этот человек мог привлечь к себе и обогреть десятки людей.

Но то, что он говорил, рушило весь эффект. Вдруг обостренно, с привкусом тоски, захотелось строгости, чистоты и порядка. Этот парень потянул меня в свою сторону — и меня мгновенно качнуло в другую. У меня болезненная страсть к порядку…

И вот теперь я слушала Женю — и все его слова сыпались мимо. Я точно знала: мне не сюда, я не отступлю, я выберусь к своим. Но пока мне — явно с какой-то целью — открывалась совсем другая дверь. Это была очередная «минная грядка», непаханое минное поле. Эх, как там можно развернуться! И я не преминула в эту дверь войти. Где-то за ней будет и нужная мне…

Мой музыкальный проект «РЫСЬ» — ровесник 11 сентября 2001 года. Всего неделя прошла, как мы с моим «подельником» засели сочинять первую песню. А Америке уже пришел кирдык… В конце февраля мы вылезли на городское радио в неформатную передачу.

Я сама расписала ведущему, какие вопросы мне задавать. И очень подробно принялась рассказывать, что долгое время просто жила песнями Летова. Что впервые услышала их в октябре 93-го на баррикадах у Моссовета. Вообще не знала, кто автор. Просто парни пели тогда что-то очень яростное и злое. А мне в этом слышалась боль, невероятная боль за свою страну. Что немыслимые слова: «Мы убили в себе государство» — это и есть боль, замешанная на любви к Родине. И на невозможности этой любви…

После этого на пейджер передачи пришел вопрос, который ведущий озвучил с исключительно ехидной интонацией:

— Рысь, уж не патриотка ли ты?!

Я недоуменно пожала плечами: о чем, собственно, базар?

— Я патриотка.

Через ведущего пропустили ток.

— Ой, ну, там, наверное, имелся в виду какой-то иной подтекст…

А вот этого не надо. У меня профессия — работать со словами, я разбираюсь в их значениях и тайных смыслах. И белое вы никогда не заставите меня назвать черным. Я взвилась:

— А почему?! Почему у нас в этом слове вдруг появился «какой-то иной подтекст»?! Почему уважение к себе, к своему народу и к своей стране у нас вдруг стало преступлением?!

После этого пейджер уже не молчал. «Как ты относишься к Баркашову?» А как можно относиться к человеку, о котором знаешь только то, что ничего не знаешь?

— Я с ним не знакома, — ответила я тогда. А про себя подумала: «А ведь в конкурсе на лучший заданный мне сегодня вопрос победил именно этот…»

Я уже измучилась одна. Москва и тот октябрь 93-го напрочь разломали для меня матрицу окружающей действительности. Это просто плоская, дурно намалеванная декорация. А за ней — все очень гнило. Но как заговорить об этом с теми, кто рядом? Как объяснить человеку, что он живет в матрице, пока он сам этого не увидел? Но должны же где-то быть нормальные люди, у которых есть глаза и мозги и которые нутром чуют, какими путями ходить ПРАВИЛЬНО. И если сейчас мои слова оказались созвучны с чьими-то еще, значит… Значит, мне туда.

Я долго добиралась…

Ладно, со мной кое-как разобрались. Выяснили, где ноги теряют свое гордое имя…

В родном Иванове Женя закончил технический институт. А до этого его выперли из военного училища. По зрению. Зря. Был бы правильный офицер, «отец солдатам». А так, несправедливо выброшенный на обочину и предоставленный сам себе, достойный, умный и сильный мужик нашел схожую «профессию, сопряженную с риском». Пошел по пути с естественной для него экстремальной военной спецификой. И реализовал подсознательное стремление к служению и, видимо, стремление отомстить за себя. Стал революционером. Не был бы таким правильным и честным — стал бы бандитом. Просто работать по специальности, электриком, его было бы тяжело заставить. Кто там сказал, что все, что делается, — к лучшему?

…«КРАСНЫЕ ЗВЕЗДЫ» выдавали его с головой. «А по твоей прозрачно-злой одежде струится теплая малиновая кровь. Последней умирает не надежда, последней умирает любовь!» Каждая песня этой группы — квинтэссенция трагической революционной романтики, и если именно эти песни он больше всего любил… А между прочим, он уже мог себе позволить тряхнуть молодостью с ее неуспокоенностью и романтизмом — и «развлечься». По-взрослому развлечься, конкретно. С такой же основательностью, с какой он к тому времени успел построить свою жизнь. И теперь оставалось два пути: или жизнь благополучно завершится в 25 лет, или все только теперь начнется…

— Да они делают все, чтобы их не зарегистрировали никогда! — бросив единственный взгляд в сторону НБП, вопил мой подельник, композитор и «продюсер», мой ненаглядный мелкий пакостный негодяй, мой личный Терминатор, волосатая контра, мое проклятие, «НАШЕ ВСЕ», моя единственная надежда и опора, малолетний алкоголик с трясущимися руками, токсикоман и вонючая гнида с напрочь выжженными мозгами… Но прежде всего — мое личное проклятье. Только этого человека, прекрасного яростного музыканта, я смогла запрячь делать мой проект. И все было бы ничего, но…