И все же он потерпел поражение. Самара лично пленил его. И передал хана Орды в руки Тихонову, точнее – его охране…

У полковника остались приятные впечатления от москвичей, с которыми он сражался плечом к плечу и после отмечал победу за праздничным столом.

А потом началось непонятное. Московские коммуны разгромили, коммунаров казнили. Ленинград охватила волна праведного гнева – разве оставим безнаказанным этот беспредел?! Правда, ходили слухи, что под прикрытием коммун в Москве готовился переворот. Даже поговаривали, что переворот таки начался, только у москвичей хватило сил подавить его в самом зародыше. Эти-то события и стали поводом для войны…

Ломая густой подлесок, вездеход выбрался на шоссе. Самара высунулся наружу. Беспорядочная колонна зомбаков, получившая подзарядку, двигалась к Москве. Самара знал, что его рота не единственная, что к вражескому острогу топает множество отрядов. Встретившись в определенных точках, они образуют крупные соединения, задача которых – штурмовать Стену.

Позади горел Северный, заложенный тут москвичами. Самара велел не приближаться к поселку, ведь там бушевала эпидемия. Но зомбаки решили иначе. Теперь же чужая воля заставила их вновь стать боевым подразделением.

– Ну-ка, подай мне говорилку.

Зять сунул полковнику мегафон.

На максимуме подзарядки важно закрепить в мозгах подопечных главенство командира. Самара гаркнул во всю мощь легких:

– Вперед! Шагом марш! Подтянись!!!

Вездеход поравнялся с колонной. Полковник смотрел на вооруженных зомбаков в форме, в касках с намалеванными наспех гербами Ленинграда. Он думал о том, каким надо обладать извращенным умом, чтобы вступить в союз с тварями, только кажущимися людьми.

И он, полковник Самара, боевой офицер, в этой мерзости замешан.

У него, видите ли, приказ!..

Кривой знак с алыми буквами «ОСТОРОЖНО! ЭПИДЕМИЯ!» валялся метрах в сорока от форпоста. Доблестные питерцы почли за честь сломать его. Над Северным клубился дым. Ветер то и дело швырял черную копоть в лица «варягам».

– Противогаз сейчас не помешал бы. – Ашот не единожды пожалел о том, что его КИП-8[3]оказался неисправен. – Эпидемия эпидемией, а хоть подышал бы по-людски.

Мариша закашлялась, но вернуться к шоссе отказалась наотрез.

– Мы и так потеряли груз, хоть осмотрим форпост для отчета.

– Типа с паршивой овцы хоть шерсти клок, да, Петрушевич?

– Верно, Ашотик. Надо же как-то замаливать грехи.

– А если кто выжил, а, брат? – Ашот задал вопрос, над которым Дану меньше всего хотелось думать.

И действительно, что, если обнаружится раненый, но живой абориген с признаками заболевания – карбункулами с некрозами и отеками прилегающих тканей? И надо будет сделать ему искусственное дыхание?

Дана передернуло. Это жестоко, но лучше бы питерцы избавили всех местных от страданий. Пуля в голову – гуманный в данном случае вариант.

Форпост окружала стена из кольев, поверху опутанных ржавой колючкой, ныне большей частью пылающих. За стеной ютились десятка три домов-срубов, склады, пара колодцев, ветряк электростанции и церквушка. Ветряк, горящие лопасти которого медленно вращались, и церквушку, не тронутую огнем, доставщики увидели издалека. Прочее рассмотрели, пробравшись в Северный. Проломов в стене хватало, так что попасть в форпост проблемы не составило.

Ашот хотел скинуть ярко-желтый костюм, но Дан запретил – какая никакая, а защита. Тем более что везде валялись трупы – большей частью местные, но попадались и в форме.

– Есть кто живой?! – крикнул Дан.

Тишина в ответ. Только треск пламени.

Ашот склонился над погибшим бойцом.

– В левом нагрудном кармане должна быть аптечка, а в карманах на рукавах – перевязочные пакеты, две штуки. – Ашот вытащил из карманов трупа их содержимое. – Так и есть. Следовательно, моя догадка верна.

– Какая догадка? – Покашляв в кулак, Мариша окинула толстяка снисходительным взглядом. – Ты по положению трупа определил, что вояка ел на завтрак, обед и ужин?

Ашот проигнорировал подколку:

– Эти парни одеты в советскую униформу для мотострелковых частей образца тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Все совпадает в мелочах. В гранатной сумке две ручные гранаты с запалами. Обе почему-то учебные. Есть даже фляга на семьсот пятьдесят миллилитров. А в подсумках по три магазина к «калашу».

Последнее Дан уже выяснил самостоятельно, пополнив оскудевший боекомплект.

– Да, еще… Все обнаруженные трупы – рядовые. Ни сержанта, ни офицера. И это странно, не находишь, брат?

Дан пожал плечами. Одной странностью больше, другой меньше – какая разница?

– А тут у нас что?.. – Ашота заинтересовало еще одно тело в советской униформе.

А вот Дана волновали лишь трупы с признаками антракса. Они валялись тут и там, норовя попасть под ноги – внезапно выныривали из низко стелящегося дыма, стоило сделать шаг. Жаль, чемоданчик с лекарствами сгорел вместе с джипом. Дан слопал бы целую пачку таблеток – для профилактики.

Мариша подошла к толстяку и трупу, лежащему на спине. Из живота мертвеца торчали вилы – местные защищались как могли. В руках боец сжимал «калаш».

– Молодой совсем, симпатичный. Ему бы жить и… – Не договорив, Мариша отшатнулась.

– Ты чего?! – Дан встал между девушкой и трупом, словно тот мог причинить вред.

Труп открыл глаза и уставился на Дана с такой лютой ненавистью, что по спине побежали мурашки. Зарычав, «мертвец» вскинул автомат и даже успел нажать на спуск, но пули ушли в небо – Ашот врезал ногой по предплечью бойца, а потом, наклонившись, вырвал автомат.

Смертельно раненного затрясло, на губах его вспузырилась кровь, когда он попытался вырвать из живота вилы, пришпилившие его к земле.

Ашот присел на корточки рядом и, ласково улыбаясь – копируя манеру Гурбана, – спросил:

– Ты кто такой? Имя, часть? Кто вы все такие? Что здесь делаете? Зачем убили местных?

Но в ответ раздалось лишь рычание. А потом боец затих, глаза остекленели.

Толстяк тронул пальцем его горло:

– Пульса нет. Какой-то он неразговорчивый был. А что, если… – Ашот выдернул вилы. Носком ботинка перевернул покойника на живот. Затем кончиком ствола стянул с головы питерца каску – и доставщики дружно ахнули.

– Твою мать! – вырвалось у Дана.

– Как такое может быть, брат?!

На затылке мертвеца извивался слизень, обрывая связи с бездействующей ЦНС носителя.