глухо из-за металлических стенок. Немцы опускают ящик в могилу и кидают туда лопатами землю. Один начинает кашлять кровью, становится на колени, потом другой. Остальные продолжают закапывать ящик. Затемнение. Новый кадр, работу заканчивает только один немецкий солдат, другие лежат. Вот тут, возможно, уцелевший обливает трупы из канистры и поджигает.

Потом титры: «Наше время». Ботсад, местная свалка, рокочет бульдозер, ковшом сдвигая горы гнилой капусты и строительного мусора. Одновременно с этим монтаж — колесо автобуса, автобус везет в ботсад на экскурсию людей, из другого города. Сегодня понедельник, в ботсаду санитарный день. Так нужно по сценарию, чтобы исключить множество посетителей ботсада, кроме забредшей туда влюбленной парочки и участников экскурсии. Бульдозер работает, расчищает участок склона перед обрывом, срывает слой грунта.

Автобус движется с юга, проезжает мимо Лысой горы и по улице Тимирязевской карабкается на самый верх Зверинецкого холма, к двум кассам ботсада, что в виде грибов с огромными шляпками. Грибов-поганок.

Из автобуса выходят люди, по количеству друзей-актеров, надо писать роли под них, но сначала — обзавестись друзьями! А бульдозер задевает ковшом металлический ящик. Тот, кто лежит в нем, не спит с сороковых годов! Жертва экспериментов фашистов. Тот, кого нельзя было убить. Кого похоронили живым.

Экскурсантов пропускают в ботсад. Бульдозер на свалке уже не дырчит, водитель свесился с сиденья, рука плетью, из угла рта на рубашку стекает кровь.

Вдоль ботсадовского забора возникает странная граница, ботсад как бы становится отдельным миром, откуда нельзя вырваться. Этот мирок подчинен воле заключенного в ящике, а все находящиеся в это время в ботсаду — теперь пленники ботсада.

Чтобы выбраться, надо, наверное, найти ящик и его содержимое. Но до этого еще далеко. Экскурсантов — и парочку — будет преследовать садовый мотороллер «Муравей» с притороченной спереди косилкой. Другая косилка, еще более смертоносная, из гаража в холме у Сиреневой аллеи. Орешник осыпет их бешеным градом орехов. Множество казней есть у того, кто лежит в стальном ящике и все еще жив.

Целый день Миша пролежал на чердаке сарая, обдумывая сценарий. Иногда он задирал ноги на стену, потом опускал. Наконец, всё упёрлось в деньги. И Миша сошел вниз, к ужину.

А потом он сидел на ступеньках крыльца. Поглядел на небо и сказал:

— Дело было вечером, делать было нечего.

Встал и скрылся в доме. Оделся поплоше, в чем на люди показаться стыдно, но, не таясь, отправился по улице Мичурина к лестничке у шестнадцатиэтажки. Огляделся и зашел в таксофонную будку с выбитыми стеклами. Здесь пару лет назад произошло сражение, потрясшее всю округу — козел напал на бабку, бабка оборонялась от козла в будке, а тот бил стекла рогами.

Миша только не знал, с какой бабкой это случилось. Не с бабой Дашей. Та живет почти через улицу от Гнутовых, у нее тоже козы и даже корова мычит. К ней ездят покупать козье молоко, пожалуй, со всего Киева.

В будке Миша бросил монетку в телефон и позвонил по случайному номеру. Ответила какая-то тетенька:

— Алло.

— Вы продаете унитаз? — басом спросил Миша.

— Нет… Какой унитаз?

— Ну я прочитал ваше объявление в газете.

— Мы не давали никакого объявления.

— Тогда послушай это! — Миша запердел губами, а потом с хохотом бросил трубку.

Внизу бетонной лестнички высажены чернобрывцы. Вьющийся клематис ползет по днищу ступенек. А надо всем нависает светлый бок шестнадцатиэтажки, в мелкой светлой плитке. Самый высокий дом по Бастионному переулку, ну, кроме наверное Дома Художников. Тот, кажется, вообще попирает небо и тычет верхними этажами, где мастерские художников да скульпторов, в сами тучи. Из туч проистекает вдохновение и питает мужей и жен искусства.

Но то дальше, Дом Художников Мишей еще не освоен, и вот почему — там живет сумасшедшая, она бросает из окна или с чердака кошек и пакеты с говном, перевязанные шпагатом. Он ее видел несколько раз — белобрысая женщина лет тридцати пяти.

А вот шестнадцатиэтажку и гостинки по переулку Миша знает как свои пять пальцев. Он лазает по мусоропроводам. Спускается. Третий этаж — самое большее. С четвертого этажа уже как-то стремно сорваться. Хотя внизу мусор, обычно мягкий. Но всё равно.

На лифте или по лестнице Миша поднимается на нужный этаж, отворяет люк мусоропровода, и осторожно, задом, залезает в его темное стальное жерло. Упираясь спиной и руками-ногами в противоположные стенки, Миша потихоньку передвигается, передвигается. Он смотрит только наверх. Если там вдруг появится свет, это значит, что выше открыли люк и сейчас скинут мусор. Тогда Миша орет — что орет, сам не знает, главное громко. Надо же предупредить людей. Обычно после этого люк сразу закрывается, но никто не беспокоится, что человек в мусоропроводе. Просто мусор вынесут позже.

После лазания по мусоропроводам Миша воровал газеты из почтовых ящиков. Газеты ему были нужны, чтобы подзаработать. Он вырезал из газет картинки и наклеивал их на картон, делая «калажи», которые потом рассылал в редакции газет. «Предлагаю вам мой новый калаж», — писал Миша в сопроводительном письме, «Можете иллюстрировать им какую-нибудь статью или даже разместить на первой полосе, для привлечения внимания к вашему изданию».

Но из редакций не отвечали. Миша терялся в догадках — то ли его послания не доходили и надо было распутывать клубок злоумышлений со стороны работников почты, то ли просто его уровень был слишком высок, а их, газетчиков, низок, им бы чего попроще.

Для «калажей» требовалось много газет, журналов и притом разных. Покупать у Миши денег особо не было, но и воровать нагло он не смел. Он брал только накопившуюся в ящиках прессу. Человек долго не вынимает, значит в отъезде или ему просто не надо. Мише нужнее.

Сегодня у домов было людно, на лавочках сидели бабушки и не только. В своей рабочей для мусоропроводов одежде проходить мимо них Миша застыдился. И не хотел лишних вопросов. Хотя на любой вопрос можно изобразить иностранца:

— Фифти фо!

И взятки гладки, ни бельмеса по-русски не понимаю.

Ноги сами принесли Мишу к Дому художников, что угрюмо торчал из самой котловины при склоне Собачки, с двух сторон укутанный серым бетоном опорной стены. Оттого глухо и тихо было возле дома. Миша думал поначалу свернуть направо, в овражек, к мастерским ПТУ, и поискать там выкинутые напильники. Попадались сточенные, но иногда и вполне годные. Но вместо этого повернул к самому дому, прошел вдоль стеклянной витрины нижних мастерских на первом этаже, поднялся на крыльцо первого парадного, толкнул дверь…

Хорошо, что еще мало где распространилась эта мода на домофоны, такие