все на своем пути. Голос рассказывал о людях, покрытых грязью, словно Господь только что сотворил их, но еще не вдохнул в них жизнь. Реки жидкой грязи уносили с собой хижины и имущество. «Ay, Dios mío»[36], – проговорила мама. Голос продолжил рассказывать, как люди пытались спасти своих коров, тонувших в глинокопнях. По радио было слышно, как отчаянно мычат коровы. Журналист сказал, что это самое страшное землетрясение за всю историю Колумбии; мать кивала, словно ей явили библейское пророчество.

В страхе она выключила приемник. Я не двигался и молчал. Лежал на диване, свесив голову, кровь прилила к мозгам, и смотрел на часы, надеясь, что мама ляжет спать.

Но мама все твердила, что настали «последние дни». Она подошла к дивану и посмотрела на меня.

– Вернись в лоно Истины, Хулио. Я не хочу, чтобы ты погиб в Армагеддоне.

С моего места на диване мама казалась мне перевернутой вверх ногами. Кровь прилила к голове, мне стало жарко. Я видел маму, но не очень слышал, что она говорит.

– ¿Me oyes?[37] – Она хлопнула меня по ногам, они упирались ей в ляжки, потому что я так и лежал на диване, свесив голову. – Мне все равно, что будет с тем человеком. – Она имела в виду моего отца, хотя я знал, что ей не все равно. – Я люблю тебя. El fin está cerca, Julio. Так preparate[38]. – Мама говорила, мешая английские слова с испанскими.

Но я был не здесь. Я верил в свое, в то настоящее, что, как мне казалось, во мне есть, в свои внутренние небеса. Моя жизнь – вопрос выбора, и я волен выбрать что угодно. Но потом мне придется отвечать за свой выбор, поэтому я всегда старался выбрать то, что в моих глазах правильно. Я больше не посещал мамину церковь, Зал Царства Свидетелей Иеговы. Их старейшины изгнали Таину и ее мать. Хотя продолжали верить в Марию и что Мария забеременела, будучи девственницей. Но почему они не верили Таине? Почему? Потому что про нее не было написано в некоей книге, которая даже не самая старая в мире? Эпос о Гильгамеше старше ее. А также «Ригведа» и «Книга мертвых». Может ли книга, которая на самом деле не самая старая книга на земле, вести свое начало от Бога Всемогущего? Но я уважал ее, потому что ее любила мама. И потому что другие ее любили.

– Julio, el fin está cerca. – Мама горько заплакала, как будто ее побили шнуром от утюга. Она опустилась на колени рядом со мной. Я быстро сел. Кровь отлила от головы; мама обняла меня. Я смутился, хотя никого, кроме нас, в комнате не было, и тоже обнял маму. И когда увидел ее лицо, увидел по-настоящему, я понял, что она плакала до моего рождения, такая на нем была печаль. Может быть, поэтому она и любила грустные песни. Плача, она проклинала моего отца за то, что помощи от него не дождешься. Проклинала за то, что он вечно без работы; всхлипывания и слова лились, словно внутри у нее прорвало запруду.

– Pa’ Lincoln, – слезы лились ручьем, – otra vez pa’ Lincoln, если ты и дальше будешь верить, что девочка может забеременеть сама по себе.

Я крепко обнял маму, она вытерла слезы тыльной стороной руки. Я стал вытирать ей слезы ладонями и почувствовал, что она и мой отец создали меня.

– Está bien. – Она уже почти не плакала, потому что взяла себя в руки. – Sólo prométeme[39], – сказала она, глядя прямо мне в глаза, – обещай мне, что ты не станешь встречаться с той девочкой. От этих женщин жди беды.

Я посмотрел ей в глаза. Я видел, что ее жизнь состояла из тяжкого труда. Работала сейчас только она, только ее трудами мы и держались на плаву.

– Я не стану видеться с Таиной, – сказал я. Мама кивнула. Успокоенная, она вытерла нос и пошла спать.

Песнь третья

В полночь я был на улице.

Сияла полная, как живот Таины, луна. Громадная желтая луна, чей свет отскакивал от стен высотки, как теннисный мячик. Кровь моя текла спокойно; ее не подгоняло нетерпеливое желание услышать слова Вехиганте. Я чувствовал умиротворение, словно все происходящее совершенно естественно. На меня дул легкий ветерок, и я прислонился к почтовому ящику. В ожидании Вехиганте я взглянул на окно Таины. Миновала полночь, почти все окна высотки стали черными; стихло даже тусклое свечение в окне Таины.

Я ждал.

Ждал.

Сначала я заметил его тень на бетонном тротуаре. Длинный силуэт под светом уличных фонарей растягивался, как макаронина. Я увидел его примерно за квартал; в руке он нес не лом, а трость. Накидка развевалась – он шагал быстро, словно куда-то торопился. Я выпрямился; мне не было страшно. Я стал ждать, когда Вехиганте приблизится ко мне, но он пересек улицу и вошел в наш подъезд. Я понял, что он собирается навестить двух женщин. Сердце мое возрадовалось, потому что я был уверен, что меня позовут. Или, может быть, Вехиганте выйдет с Таиной и ее матерью, и они пригласят меня прогуляться с ними? Счастливый, я ждал, ждал, ждал, чтобы собственными глазами увидеть, правда ли, что Таина, подобно чудесной загадочной птице, летает только ночью.

Иногда человек сам не замечает, как засыпает. Просыпаешься – и не знаешь, на каком ты свете. Я утратил чувство реальности; было уже по-настоящему поздно. Небо сделалось пурпурным, как перед восходом. Я не огорчился, что Вехиганте оставил меня болтаться тут одного. Мне просто надо было попасть домой до того, как мать проснется и станет собираться на работу в свою Синайскую прачечную. Я уже готовился перейти дорогу и нырнуть в подъезд, как вдруг увидел, что Вехиганте выходит из подъезда. Он взглянул в сторону почтового ящика, с улыбкой пересек улицу и зашагал ко мне.

– Вы очень-очень опоздали, – сказал я, хотя обрадовался, увидев его.

– Я знал, что ты здесь, papo. Мне просто надо было убедиться.

– В чем убедиться?

– Что ты станешь ждать.

– Вы расскажете Таине обо мне?

– Я уже ей рассказал. Они тебя ждут.

Я взволнованно, восторженно втянул в себя воздух. Я снова и снова благодарил Вехиганте. Я уже готовился пересечь улицу и войти в подъезд. Постучать в дверь, так рано или так поздно, я собирался постучать в их дверь. В эту минуту я не думал о маме, я вообще ни о чем не думал.

– Постой-ка, papo, тебе туда нельзя.

– Но вы же сказали…

– Понимаешь, papo, все имеет свою цену.

Тут-то я и понял, что в рукаве у Вехиганте припрятан не один туз. Что у него глаза шулера. Вехиганте что-то задумал. Я стал недоверчив и немного испугался старика. Он всю свою жизнь что-то для себя выторговывал,