Чёрт его знает, на кого ещё нарвёшься. Так что Волкову оставалось лишь спросить: — То есть всё идет нормально?

И тут молодые офицеры переглянулись и фон Готт ответил:

— Нормально? Уж и не знаю. Я бы не сказал, что горожане нас уже приняли.

— Всё ещё задираются?

— Да нет, — на этот раз заговорил прапорщик. — Просто не замечают. Я хотел поработать с мечом и кинжалом и просил учителя найти партнёра, и Монтанари даже спросил, нет ли желающих, так никто не пошёл против меня. Мастер начал говорить, что они позорят школу, мол, неужели нет никого, кто принял бы мой вызов, но никто не захотел. Хотя у них там есть и те, кто неплохо владеет простым мечом и кинжалом.

— Да, у них есть пара неплохих бойцов, — согласился с товарищем фон Готт. — Но никто не пошёл. Никто не грубил, но и никто ничего не ответил. Просто занимались своими делами.

Впрочем, генерал и не испытывал иллюзий на этот счёт; он и не надеялся, что за пару дней молодым офицерам удастся подружиться с местными и устроить с ними большую попойку. Волков вспомнил, сколько городских офицеров пришло на ужин, который он устраивал в их честь. И после этого не очень приятного воспоминания он спросил у молодых людей:

— Ну а что с вином?

— Ах да! — вспоминает фон Готт и смеётся. Максимилиан тоже улыбается, но невесело, а оруженосец генерала продолжает всё так же со смехом: — Они его выплеснули.

— Выплеснули? — удивляется барон.

— Да, выплеснули, перевернули всю бочку с лавки на пол, развели такую грязь в зале, что пришлось звать уборщиков, — продолжает фон Готт.

— Они сделали это преднамеренно и демонстративно? — уточняет генерал.

— Нет, конечно, — отвечает Максимилиан. — Якобы случайно.

— Это сделал один сопляк, что тоже ходит в школу, ему лет пятнадцать, наверное. И он пришёл и извинился перед нами за это. Как будто сделал это случайно, — говорит фон Готт. — И даже предложил заплатить за вино, но я готов поставить три талера против одного, что он сделал это специально.

— И сделал он это по наущению старших, — добавил прапорщик. — Думаю, его подговорил на это Фриц Кёниг, мальчишка всё время ошивается рядом с ним.

— А кто этот Кёниг? — спросил Волков. — Вы не узнали?

— По виду он не беден, ему лет тридцать пять, — отвечал фон Готт.

— Нет, ему лет тридцать, это он из-за бороды и усов смотрится старше, — не согласился с ним прапорщик. — Ему лет тридцать. Одежда богата, он точно не из бедных. А ещё он лучший боец школы, как я понял из рассказа Монтанари. И вокруг него, конечно, собралась шайка таких же. Они там и заправляют.

— И вы предложили им пить вино вместо воды?

— Да, так и было, — рассказывал фон Готт, — принесли бочку и поставили её на лавку рядом с бочкой для питьевой воды, предложили, все нас слышали, но никто ни разу из бочки не выпил.

— Монтанари выпил немного, — вспомнил Максимилиан.

— А, ну да… Монтанари и мы. Больше никто не стал пить. Так и простояла бочка с утра и до обеда, — тут фон Готт уже не улыбался. Видно, это обстоятельство задело его за живое. — Высокомерные ублюдки. Бюргеры какие-то, чернильное дворянство, а спеси побольше, чем у сына герцога какого-нибудь.

Тут Волков неожиданно улыбнулся, он понял, что его молодой оруженосец чувствует то же, что чувствовал он, когда местные офицеры не сели с ним за стол.

— Ну, вы, надеюсь, не взяли у сопляка денег за пролитое вино?

— Нет, не взяли, — сказал фон Готт. — Хотя было нужно, вино-то было неплохое. Да и платил бы, я думаю, не сопляк.

Глава 5

Нет, не выгорало дело, не удалась его первая задумка. Во всяком случае, пока. Никак не хотели горожане дружить с ним. Никак! Не за что было ему ухватиться в этом враждебном городе. Потихоньку у барона стало складываться понимание, что его нахождение в этом месте зависит от бургомистра, а расположение того напрямую зависит от земельной сделки. То есть зависит от воли курфюрста. В общем, положение его было неустойчиво. Зыбко. Не на что было тут ему стать твёрдой ногой, не на кого было опереться. Ни в военном сословии, ни среди святых отцов, вот теперь ещё и с местной молодёжью сблизиться у него не получалось. А бургомистр подождёт неделю-другую, и… Если не даст ему генерал курфюрста желаемого… То что? Нет, не зря рисовал карты прилежный Дорфус. Не зря, не зря. Чувствовал генерал, что по одной из этих улиц, под дымом пожарищ и под мушкетную стрельбу, придётся ему выводить своих людей за городскую стену. Тащить по узким улицам обозы. И это будет настоящее фиаско. А потом цу Коппенхаузен приведёт войско под стены Фёренбурга, ну, допустим, встанет в осаду. А город-то для осады очень, очень сложен. И чтобы обложить его по всем правилам, придётся перекрывать реку и ставить один лагерь на противоположном от города берегу. Волков даже поморщился, представив, как с севера к тому лагерю подойдет на помощь городу с пяти-шести, а то и с десятитысячным войском… ну, например… например, ван дер Пильс! Нет, нет… Осада Фёренбурга — это самоубийство. И уж тогда опять цу Коппенхаузен свалит своё поражение на него. Ну а на кого же ещё?

А уж как обер-прокурор будет рад! А ещё бурмистр Вильбурга, а ещё камергер Кюн, а ещё Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга, а ещё вся родня графини фон Мален, окопавшаяся в фамильном замке и не пускающая туда Брунхильду с маленьким графом. Да и в Малене есть такие, которым его неуспех придётся по вкусу. Всё это скручивалось и скручивалось в тугой узел, из которого и выхода, казалось, не было. И решить этот вопрос силой, той силой, что столько раз приходила ему на помощь, он не мог. Одно дело — отбиваться от наседающего ван дер Пильса в лагере, когда у тебя есть пушки, ров и провиант, а за спиной река с лодками, и совсем другое дело — сидеть в чужом городе, хоть и в крепких, хоть и в огороженных, но зданиях. И так как барон уже начал кое-что