За пару дней до срока второго взноса Якуба штаб кампании в лице Тани, Переяславлева и Никитенко произвели примерный подсчет финансового состояния предприятия «Лже-Кидяев и Якобы-Волков» (в детстве гражданин Волков носил двойную фамилию Якоби-Вольфсон), после чего было принято решение продлить срок операции еще на месяц. Таня взяла у страдающего Якуба, ни хрена, кстати, о проводимой операции не знавшего, пять тысяч рубликов в крупных купюрах и, одевшись чуть более элегантно, чем месяц назад, посетила жилище Волкова, куда на время делового бума переселился и фальшивый полковник. На этот раз она позволила уроду Илье уговорить ее выпить: на кухне по рюмочке ликеру и даже дала немножко полапать себя. Дома она без малого час отмывалась под душем, а ковбойку, которой касались скрюченные, липкие пальцы неудавшегося братца хитрой заграничной Норы, и вовсе выкинула в мусорное ведро. Но зато, в награду за свои страдания, она смогла очень хорошо рассмотреть кухню и чуть-чуть заглянуть в третью, пустующую комнату.

Ей понравилось.

Каждый шаг компаньонов бдительно отслеживался орлами Никитенко, а их стремительно растущие капиталы старательно оберегались. Так, под Новый год была очень изящно пресечена авантюрная попытка Ген-Петра самостоятельно внедриться на городской рынок наркоты, а с очень дорогой и небрезгливой путаной, которой растаявший от благодарности за счастливую ночь Илья предложил долю в деле, было проведено вдумчивое собеседование…

А на Новый год в дом Захаржевских примчался Павел, и именно здесь, танцуя с Таней под пушистой, горящей разноцветными огнями елкой, радостный, опьяненный шампанским и близостью прекрасной юной женщины, он сделал ей предложение. Она приняла его.

И Ада, и родители Павла, особенно мать, отнеслись к такому решению детей в высшей степени благосклонно…

В ночь на Старый Новый год состоялась третья генеральная ассамблея штаба. Поначалу и Переяславлев, и Никитенко были настроены еще раз продлить операцию, но Тане удалось их разубедить. В рядах плательщиков появились признаки недовольства и нетерпения, пренебрегать которыми было опасно — народ горячий, был риск вместо ожидаемого навара получить в финале два трупа и пустые закрома. Кроме того, в ситуацию с каждым днем оказывалось так или иначе впутано все больше народу, а следовательно, она в любой день могла стать неуправляемой. А в-третьих, Ген-Петр и Илья окончательно зарвались и утратили чувство реальности: наряду с наркодельцами пытаются уже трогать за вымя цеховиков и торговую мафию, а у тех совсем другие завязки, и кто-то сверху вполне может подмять все дело под себя и оставить нас, в лучшем случае, с носом, а в худшем и без оного. Ее аргументы были приняты, и операция вступила в завершающую фазу.

Пятнадцатого января Таня в очередной раз поднялась по шикарной лестнице дома на площади Коммунаров, позвонила в дверь, привычно повертелась перед глазком, чтобы ее узнали и впустили.

— Чтo ты хoдишь-тo, как чмо? — приветствовал ее Ген-Петр. — Ладная вроде девка, и при деньгах теперь.

— Якуб прислал как всегда, — сказала Таня, усевшись перед столом и выгрузив на него объемистый пакет, — но просил передать, что больше ему столько отстегивать не в дугу…

Ген-Петр насупился. Таня достала из сумки большой коричневый конверт, крест-накрест заклеенный крепким скотчем.

— Это еще что? — хмуро спросил Ген-Петр. Сегодня он был в штатском: производить впечатление было не на кого. Все свои.

— Без понятия. — Таня пожала плечами. — Якуб сказал, вам интересно будет. У него еще есть. Если, значите согласитесь вместо башлей принимать…

Ген-Петр прощупал конверт, подергал за тугую ленточку, положил на стол и развернул пакет.

— А что же разнобой такой? — недовольно спросил он. В стопочке были и пятистенки, и четвертные, и червонцы, и даже пятерки с трешками попадались.

— Что было, — ответила Таня. — Да тут все точно. Пять рублей. Мы пересчитывали. — И отвела взгляд в сторону.

— А мы еще пересчитаем, — с недобрым лукавством сказал Ген-Петр. — Эй, Илья, где ты там? Иди помогать.

— Ну, считайте, коль охота. — Таня зевнула. — А я отолью пока.

Она вышла в коридор, где столкнулась с Ильей. Тот как бы невзначай провел рукой по ее бедру и облизнулся.

— Иди уж, красавчик, — сказала ему Таня. — А то хозяин сердиться будет.

— Это еще кто кому хозяин, — пробурчал Якобы-Волков, но послушно поплелся в гостиную.

Таня вышла в прихожую, на цыпочках подошла ко входной двери и отворила ее. В квартиру бесшумно втекли несколько крепких молодцов. Двое из них были в милицейской форме. Таня проскользнула мимо них на площадку. Там стоял Никитенко, еще двое мужчин самого серьезного вида и две перепуганные бабки, которых загодя определили в понятые за непроходимую тупость.

— Ну как они там? — шепотом спросил Никитенко.

— Гужуются. — Таня усмехнулась. — Капусту считают. Ты своим сказал, в какую дверь?

Никитенко кивнул,

— Начнем, пожалуй… Посмотришь комедию? —

Таня покачала головой. Никитенко обернулся к стоящим рядом и шепотом скомандовал: — Приготовились, товарищи.

И дал отмашку в раскрытую дверь.

Таня быстро спустилась на улицу. Тот процесс, который начался сейчас наверху, интересовал ее крайне мало. Ее волновал результат. А результат будет лишь через несколько часов: Никитенко — профессионал, и колоть этих умников будет постепенно, обстоятельно, убедительно и психологично.

К тому же Таня торопилась. Нужно было успеть заехать домой, переодеться, прихорошиться, прихватить несколько страничек, которые она утром перепечатала для Павла, и ровно в четверть восьмого быть у Мариинки — сегодня они идут на «Жизель».

Все прошло блестяще. Незадачливые вымогатели (Сильванский Геннадий Афанасьевич, сорока шести лет, бывший артист областного драмтеатра, уволенный за систематические нарушения трудовой дисциплины, и Волков Илья Соломонович, двадцати четырех лет, не работающий, инвалид третьей группы по общему заболеванию) сами попали в яму, которую вырыли для других. Правда, с рытьем, без их ведома, очень неплохо помогли, и яма получилась глубокой-глубокой. Прямо на месте им предъявили обвинение по восьми статьям: от мошенничества до хранения порнографии и антисоветской литературы (в конверте, взятом при понятых со стола в гостиной, оказались не только доллары и пакетик с морфином, но и номер «Плейбоя» со статьей о Солженицыне). Очухавшись от обморока, Илья тут же кинулся во всем сознаваться и активно топить компаньона. Ген-Петр проявил больше выдержки и поплыл только после того, как его ознакомили с постановлением прокурора об аресте и обыске, предъявили найденные в квартире форму полковника милиции, удостоверение на имя скончавшегося два года назад полковника Петра Петровича Кидяева с фотографией Сильванского и пистолет со сточенным бойком. Он попросил воды и возможности переговорить со следователем с глазу на глаз. Такая возможность была ему предоставлена. Сначала Сильванский заявил, что оказался жертвой хорошо спланированной провокации. Никитенко без особого труда доказал ему неконструктивность такой позиции. Тогда Сильванский принялся всячески выгораживать себя и валить всю вину на Волкова, потом встал в позу Робин-Гуда и начал распинаться о необходимости искоренения наркотической заразы и своей готовности внести посильный вклад в это благородное дело. Никитенко сухо поблагодарил его и заверил, что помощь следствию будет учтена на суде. И тут последовало то, ради чего, собственно, и затевалась вся операция: Сильванский понизил голос и предложил уважаемому Федору Устиновичу договориться.