— Нет, — ответил я. — Сорок девятого.

Он позволил своей голове откинуться на подголовник и прикрыл глаза.

В межоблачные дыры проглядывали звезды, но луны видно не было. Прокрутившись по дорожке, мы добрались до каменных ворот и выехали на второстепенную дорогу. Она была узкая — асфальт не мешало слегка подлатать — и всю первую милю целиком находилась в нашем распоряжении, что меня вполне устраивало. Сразу за крутым поворотом дорога чуть-чуть расширялась — возле края густого леса стоял старый сарай, — и мы увидели, что у обочины, развернутая по ходу нашего движения, припарковалась машина. Перед поворотом я сбросил скорость, наперерез мне кинулась женщина с включенным фонарем, и я нажал на тормоз. Женщина тут же крикнула:

— Мистер, у вас домкрат есть?

Потом раздался мужской голос:

— Мой домкрат сломался, может, у вас найдется?

Вжавшись в сиденье, я подал машину назад и съехал на траву.

Рони буркнул мне:

— Только этого не хватало.

Я буркнул в ответ:

— Помогай ближнему.

Мужчина и женщина подошли к нам, я вылез из машины и сказал Рони:

— Извините, но вам тоже придется вылезти, домкрат под сиденьем.

Женщина что-то засюсюкала, мол, как это мило с нашей стороны, и даже открыла для Рони дверцу. Он вылез спиной вперед, глядя на меня, и как только он оказался рядом с машиной, меня чем-то шмякнуло по черепушке, я брякнулся оземь, но трава оказалась густой и мягкой. Я лежал, навострив уши, и буквально через несколько секунд услышал свое имя.

— Все в порядке, Арчи.

Я поднялся, сунулся в машину, чтобы выключить двигатель и фары, потом обошел капот. У обочины, распластавшись на спине, лежал Луис Рони. Я не стал проверять, в каком он состоянии, — зачем, такого специалиста по «средствам убеждения», как Рут Брейди, еще надо поискать, она на эту тему может читать лекции; в любом случае, она стояла на коленях возле его головы и светила фонарем.

— Рут, дорогая, извини, что испортил тебе воскресный вечер.

— Арчи, рыбка моя, кончай хохмить. Некогда. Не нравится мне в этой пустыне.

— Мне тоже. Он там точно отрубился или прикидывается?

— Не волнуйся. Я ему травинку в нос сунула, — а он хоть бы хны!

— Ну и чудно. Если зашевелится, успокой его снова. — Я повернулся к Пензеру, тот закатывал рукава рубашки: — Как жена, дети?

— Лучше не бывает.

— Передавай им привет. Обойди машину с той стороны, мало ли, вдруг кто-нибудь поедет.

Он выполнил мою просьбу, и я опустился на колени рядом с Рут. Я надеялся, что искомая вещица будет на нем, — раз уж он не расставался с ней даже в бассейне, было бы странно, чтобы он теперь положил ее в сумку, которую нес к машине кто-то из слуг. Вещица действительно оказалась на нем. На сей раз она лежала не в водонепроницаемом мешочке, а в целлофановом конвертике, во внутреннем отделении его бумажника из крокодиловой кожи. Я знал, что это она: во-первых, ничего необычного на Рони больше не было, во-вторых, сама эта вещица была такова, что я уставился на нее, опустившись на колени и вытаращив глаза, а Рут подсвечивала мне фонариком.

— Подумаешь, нашел, чем удивить, — заявила она с презрением. — Я всегда знала, что ты коммунист. Решил, значит, с моей помощью взять свою собственность? Товарищ!

— Заткнись.

Я испытал чувство легкой досады. Я достал штуковину из целлофановой обертки и изучил ее повнимательней, но все и так было очевидно. Да, это был именно он — билет члена Коммунистической партии США, номер 128-394, на имя Уильяма Рейнолдса. Уж больно точное попадание, даже досадно. Наш клиент клялся, на чем свет стоит, что Рони — коммунист, и стоило мне чуть-чуть копнуть, провести легкую разведку боем — и вот вам, пожалуйста, партийный билет! Имя, конечно, ничего не значит. Нет, мне это явно не нравилось. Говорить клиенту, что он с первой минуты был прав на все его, — тут радости мало.

— Как они тебя величают, Билл или Уилли? — не унималась Рут.

— Ну-ка держи.

Я протянул ей книжечку. Открыл багажник, вытащил оттуда большую сумку, а из нее — фотоаппарат и несколько ламп. Сол пришел на помощь, Рут продолжала злословить, но мы не обращали на нее внимания. Книжечку я сфотографировал трижды, сначала Сол держал ее в руке, потом я приткнул ее к сумке, а в третий раз — возле уха Рони. Потом я убрал книжечку обратно в целлофановую обертку, сунул в его бумажник, а бумажник положил на место, в нагрудный карман пиджака Рони

Оставалась еще одна операция, но на нее ушло меньше времени, потому что делать восковые оттиски с ключей я умею лучше, чем фотографировать. Воск лежал в моей аптечке, а ключи, восемь штук, — на кольце в кармане Рони. Как-то помечать оттиски я не стал — все равно не знал, каким ключом что открывается. Но ни одного ключа не пропустил — халтурить в таких делах нельзя.

— Он скоро очухается, — объявила Рут.

— Вот и хорошо. — Солу, который уже убрал сумку в багажник, я сунул пачку денег. — Это из его бумажника. Сколько там, не знаю и знать не хочу, но при мне их быть не должно. Купи Рут жемчужное ожерелье или перешли в Красный Крест. Давайте дуйте.

Второго приглашения не потребовалось. Мы с Солом понимали друг друга с полуслова, он только спросил: «Звякнешь?» — а я ответил: «Угу». В следующий миг они стартовали. Едва они скрылись за поворотом, я протопал на другую сторону моей машины, ближе к дороге, улегся на травку и принялся стонать. Ничего не произошло, и я утихомирился. Под тяжестью моего веса земная влага добралась до травы, а там и до моей одежды, и я уже собрался было привстать, но тут Рони произвел какой-то шум, и я снова застонал. Приподнялся на колени, смачно высказался, опять застонал, вцепился в дверцу и, подтянувшись, встал на ноги, сунулся в машину, включил фары и увидел Рони, он сидел на траве и изучал содержание своего бумажника.

— Черт, значит, вы живы, — пробормотал я.

Он не ответил.

— Ублюдки, — пробормотал я.

Он опять ничего не ответил. Минуты через две попытался подняться.

Надо сказать прямо: когда час пятьдесят минут спустя, высадив его перед домом на Тридцать седьмой улице, я отъехал от тротуара и задал себе вопрос о том, что же он думает обо мне, в ответ пришлось просто заскрести в затылке. За всю дорогу он не сказал и пятидесяти слов, предоставив мне самому решать, заезжать ли в полицию и посвящать ли их в нашу печальную историю, и я заехал, прикинув, что Сол и Рут уже вне досягаемости; собственно, побывав в опытных руках Рут Брейди, Рони и не мог быть разговорчивым, его занимало только одно — как прийти в себя. То ли он сидел рядом со мной, молча сострадая товарищу по несчастью, то ли решил, что разбираться со мной будет позже, когда в голове у него прояснеет, — этого я так и не понял.

В гараж на Одиннадцатой авеню я зарулил в двенадцать минут второго. Вытащил свою оленью сумку, все остальное оставил в багажнике и, чувствуя себя вполне сносно, повернул за угол на Тридцать пятую улицу, направился к нашему крыльцу. В голове у меня наконец-то установился штиль, и я уже не боялся посмотреть Вулфу в глаза. Нельзя сказать, что выходные закончились полным фиаско; правда, я возвращался домой голодным, но и в этом был свои плюс — мне предстояло провести несколько приятных минут на кухне, Вулф и Фриц Бреннер наверняка припасли для меня в холодильнике что-нибудь вкусненькое.