Байлесс хлопотал, стараясь помочь ему одеться, Великий Магистр поздравлял его, а он все пытался припомнить всех, кого должен отблагодарить…

Вдруг внимание его привлек маркиз — этот бледный, трясущийся слизняк на заднем плане. Как странно! Это псевдоаристократическое ничтожество единственное ясно выделялось в полумраке помещения. Никто другой, ничто другое не имело значения. Увы, ничтожество как было, так и осталось ничтожеством — но теперь это было очень важное ничтожество. За ним надлежало присматривать, его надлежало охранять.

С ума сойти!

Сэр Дюрандаль подошел к своему подопечному и почтительно поклонился.

— К вашим услугам, милорд, — произнес он. — Когда мы выезжаем?

Маркиз не путешествовал верхом; он прибыл в Айронхолл в карете — впрочем, то выяснилось позже, утром. Первым же делом была традиционная трапеза в зале, на которой новый Клинок и его подопечный сидели с рыцарями, младшие засыпали, ткнувшись лицом в тарелки, а мужчины постарше произносили дурацкие речи. Смерть Харвеста могла бы поубавить веселья, но этого не случилось.

— Нам всем так жаль его, — объяснял Магистр Архивов. — В среднем выходит обычно недели по две. Мне-то самому довелось мучиться всего пару дней. Но этот несчастный малыш, — весь зал загудел от хохота, — эта невезучая крошка, пробыла Щенком целых три месяца! И Щенок из него был, прямо скажем, никудышный. Он не умел пресмыкаться. Он заискивал неубедительно. Его хныканье ужасало. Но наконец, много позже, что-то такое все-таки приползло к нашим дверям — нечто такое, что Великий Магистр, будучи в хорошем расположении духа, согласился принять. Нет, я говорю не о Кандидате Байлессе: тот появился позже. В общем, Щенку снова позволили вернуться в общество людей. Он пришел ко мне, чтобы выбрать имя. «Нет, — сказал я ему. — Этого нельзя. Это святое». А он мне: «Но вы же говорили…»

И так далее, и тому подобное. Если это нравилось детям, СЭР Дюрандаль мог даже снисходительно улыбаться. Это Сопрано прилепили к нему «сэра», и, оберегая свое имя, он залепил им не одну затрещину.

Тем временем из-за стола поднялся, покачиваясь, Магистр Фехтования.

— …неправду говорят, что он сумел одолеть меня на второй же день в Айронхолле. Абсолютный вздор! Это было вовсе на ТРЕТИЙ день!

Снова восторженные вопли. На самом деле это случилось через два года, даже через три, если считать стабильные результаты поединков. Он пригубил вино и едва не поперхнулся.

— Именем духов, что это за ослиная моча? — прошипел он.

Магистр Верховой Езды ухмыльнулся так, словно ждал этого вопроса.

— Отменное вино. — Остальные тоже ухмылялись.

— Но на вкус оно…

— Да, но только потому, что ты на посту, Клинок. Твой предел теперь — один стакан.

Дюрандаль покосился на своего подопечного — тот лил вино себе в глотку словно молочница — сливки в маслобойку. Он посмотрел на довольного Великого Магистра, на остальные улыбающиеся физиономии.

— А когда я теперь сменюсь с поста?

— Лет этак через сорок, начиная с сегодняшнего дня, — ответил Магистр Верховой Езды.

* * *

На дверце маркизовой кареты красовался его герб: две золотые белки на лазурном фоне. Сиденья были обтянуты атласной кожей, и все это приводилось в движение восьмеркой серых рысаков: великолепный пример преимуществ, которые получаешь, будучи братом королевской наложницы — Олинды Ниллуэй, ныне графини Морникад, первой красавицы государства. Поговаривали, что она, помимо своих естественных чар, использовала и кое-какие другие; впрочем, это не объясняло того, каким образом ей удалось пробиться со своим колдовством ко двору, избежав внимания нюхачек. Зато помимо красоты она, несомненно, обладала талантом изощренного дипломата, выторговав титулы и поместья для всех своих родственников. Пара ее дядек служили при дворе на второстепенных должностях. Братец ее заведовал поставками в военный флот и обращал в прибыль даже зараженное зерно.

За два часа, прошедших со времени отъезда из Айронхолла, подопечный не вырос в глазах Дюрандаля ни на дюйм. Закутанный в меха юнец был узколобым, кичливым ничтожеством. Его болтовня была абсолютно бессмысленной, чувство юмора отсутствовало почти полностью, равно как и чувство такта.

— Ты что, бороды не мог отрастить?

— Даже не пробовал, — на самом деле он брился ежедневно с того времени, как пересел за стол Стручков. Щетина на его подбородке жесткостью не уступала щетке каменщика.

— Постарайся. Это приказ. Его Величество устанавливает придворные моды, и на сегодняшний день это усы и пышная борода.

Только вчера, размышляя во время медитации, Дюрандаль решил отпускать бороду. Теперь, совершенно очевидно, ему придется продолжать бриться.

— Твои кудри настоящие или ты завиваешь волосы?

Храни меня духи! ЗАВИВАЮ?

— Я задал тебе вопрос, парень.

— Я слышал.

Наттинг от удивления умолк. Впрочем, долго молчать он не умел. Вскоре он со смехом поведал, что идея обзавестись Клинком пришла в голову его сестре:

— Она уговорила Короля черкнуть приказ и подарила его мне на день рождения — милый сюрприз, правда?

До сих пор Дюрандаль больше молчал, сосредоточившись на созерцании того мира, которого не видел с четырнадцатилетнего возраста. Однако эти слова задели в нем какую-то струну — словно фальшивый аккорд на лютне.

— Милорд, я не ваш слуга. Я принадлежу Королю. Он решил, что я должен служить ему, защищая вас любой ценой вплоть до своей жизни — значит, так оно и будет. То, как я буду это делать, — исключительно мое дело. Я не обязан поддакивать всякому вздору. Я Клинок, а не подарок шлюхи своднику.

Наттинг разинул рот.

— Ты не смеешь разговаривать со мной так! — взвизгнул он.

— Смею. Я не буду делать это прилюдно, если вы только не вынудите меня к этому.

— Я прикажу тебя выпороть!

Дюрандаль усмехнулся:

— Попробуйте. Могу поспорить, я уложу шестерых прежде, чем до меня дотронутся, — три — это точно, а почему бы и не шесть?

— Я доложу о твоем поведении самому… самому…

— Ну?

— Королю!

— Не спорю, он может укоротить мне язык. Но учтите, когда вы будете ябедничать, я буду находиться рядом, ибо я буду теперь рядом с вами всегда. Мой вам совет: постарайтесь, чтобы при этом было не слишком много других свидетелей.

Оставшаяся часть путешествия прошла в блаженной тишине.

Карета тем временем продолжала скрипеть и раскачиваться на ухабах, а Грендона все не было видно. Как раз когда до Дюрандаля дошло, что они едут вовсе не в столицу, за поворотом дороги показались ворота в высокой каменной стене, уходящей в обе стороны, сколько хватало взгляда. За ней виднелись изящные деревья, островерхие крыши и высокие трубы. Клинок должен быть мрачным, неразговорчивым, угрожающим типом, но это еще успеется. Не сегодня.