верхом покатила дальше, а вечно спешащий директор тотчас сгинул в купеческих рядах.

На вокзале Чжоу Фан увязался за коренастым Степаном – любопытство одолело. Ничего особенного в бурлящем человеческом котле не отыскал: замусоленный чиновник в окошке и огромные объявления непонятными кривыми буквами во всю стену.

– Пошли, завтра с утреца твой поезд отбывает. Понимаешь? – потянул за рукав Степан.

– Да? – спросил ни слова не понявший Чжоу Фан.

– Что «да»? Надо говорить «што», запомни – «што-о-о». Повтори: «што».

– Што? Што? Плавилно? – Старательный китаец вовсю тренировал язык.

– Молодец, – похвалил усердного ученика кучер. – Завтра. Утром. Сюда приходить. Поезд. Тю-тю-тю. Понял?

Чжоу Фан прекрасно понял. Он уже разглядел на стене цифры – восемь часов. И надпись «Петропавловск – Омск». Осталось запомнить дорогу.

– Давай я спать здесь? – проявил находчивость подданный Поднебесной.

– Хорошая идейка, но Мануил Захарыч приказал везти в китайскую слободу. Там, глядишь, повстречаешь знакомцев, про себя расскажешь, возьмут на заметку. Да и спать там сподручнее.

Прав словоохотливый Степан: на постоялом дворе можно встретить земляков. Через полчаса Чжоу Фан вылез из экипажа перед большими, распахнутыми настежь воротами. Прежде чем попрощаться, кучер раз десять дотошно выспросил, запомнил ли тот дорогу на вокзал. Да что тут запоминать! Он прекрасно ориентировался в Кульдже – этом торговом монстре, многоголосом муравейнике, куда собирались караваны с полсвета. Неужто заблудится в трех улицах провинциального Петропавловска?

За воротами скандалили сердитые утки, гоготали гуси. Приземистое строение, длинное и безобразное, подпирали неопрятного вида киргизы, жевавшие неизменный насвай и сплевывавшие прямо под ноги тягучую зеленую слюну. На порог выползла толстая старуха, оглядела Чжоу Фана неприязненным взглядом из‐под набрякших век и кивком позвала внутрь. В гостевой комнате пахло китайской едой прямодушно и беззастенчиво, так что захотелось лишь одного: оказаться дома, под родной тростниковой крышей, ждать, когда мать поставит на стол нехитрое кушанье – острую лапшу в деревянной миске с приправой из папоротника, джусая и сои. Только сидеть рядом с сестрой и смеяться всяким глупостям – вот оно, счастье.

– Проходи. Есть будешь? – спросила старуха по‐китайски.

– Спасибо, я не голоден. – Он оглядывал сутулые спины посетителей, надеясь отыскать среди них китайцев.

– Как же, не голоден. А то я не знаю. – Она засмеялась и пошла накладывать угощенье.

В доме все было ненастоящим: и не китайским, и не казахским, и не русским. Сундуки по углам, но циновки на полу, узорные кошмы на стенах, но на них портрет государя императора, под которым столик для маджонга с лакированной шкатулкой, украшенной иероглифами. Какой‐то калейдоскоп забавных и случайных предметов, как будто из лавки шустрого старьевщика.

– Рассказывай, ты кто такой и откуда? Я запишу и все передам, – приготовилась слушать хозяйка.

– Куда передадите? – вежливо поинтересовался гость.

– Куда положено. – Она многозначительно подняла вверх указательный палец, как будто намеревалась проткнуть закопченный потолок. – Так ты, значит, с Сабыргазы шел? Знаем такого, хитрован, удалой джигит. Научил тебя своему промыслу?

– Какому такому промыслу? Караваном ходить? Так я и без него умел. Меня господин Сунь Чиан отправил в качестве поверенного, он же нанял Сабыргазы-ага на должность караван-баши. Так что мы вместе одну работу выполняли, и чему учиться следовало, я не понял.

Старуха придирчиво посмотрела стрелками глаз, но промолчала.

– Ладно, отдыхай. Я запишу все и передам твоим, когда придут.

Чжоу Фан думал признаться, что уже отправил письма на родину, но промолчал. Кто знает эту российскую почту? Вдруг письмо затеряется? Пусть тоже кинут весточку.

К вечеру в караван-сарае стало люднее. К новому постояльцу подсели двое казахов, сносно болтающих по‐китайски, тоже караванщиками поплутали по степям, а теперь осели, свою торговлю подняли. Вот бы тоже так.

– Ты с Сабыргазы ходил? – спросил высокий и худой, назвавшийся Казбеком. Темно-карие глаза хищно смотрели из‐под лисьего малахая, ноздри агрессивно оттопыривались, как будто он злится и вот-вот полезет в драку – ни дать ни взять Соловей-разбойник, про которого рассказывал во время долгой болезни полуглухой старик в лазарете. Чжоу Фан не все понял из жизнеописания былинного богатыря Ильи, но сюжет показался страшно интересным.

– Да, ходил, остался по болезни в селе Новоникольском. Очень надеюсь узнать, в добром ли здравии пребывает Сабыргазы-ага и в целости ли доставлены грузы нашему уважаемому партнеру. Был бы чрезвычайно признателен за информацию.

– Э-э-э, – протянул Казбек, – да ты ничего не знаешь… На Сабыргазы напали злые люди, ваш караван обобрали, едва половину удалось довезти до конечной. Все, торговле вашей крышка! Русский купец злой, по всей степи дурной хабар[22] разослал, вас порочит. Не будет теперь твоему патрону сюда дороги.

Коротко стриженная голова под войлочной шапкой вмиг стала мокрой и горячей. Как такое могло произойти? Сабыргазы – опытный караван-баши, да и дороги в России не такие опасные, как в степях, барымтачи[23] не гоняют, не нападают на торговцев, не налетают с гигиканьем и хлыстовым посвистом. Как это возможно, чтобы русский купец прогневался и проклинал Сунь Чиана?

– Вы не напутали ничего? Я был в том караване, который пришел в конце весны. Наверняка Сабыргазы-ага еще не один караван привел за то время, пока я пребывал в беспамятстве.

Казбек не все понимал, приходилось подбирать слова, помогая себе жестами. Чжоу Фан устал, заболела голова, хотелось на воздух.

– Ничего я не напутал. Сабыргазы больше сюда ни ногой. Только один караван в этом году привел, самый первый. Больше его никто не видел.

Чжоу Фан прекрасно знал, что никаких лихих людей, кроме подельников-контрабандистов, караван-баши встретить не мог. Но как об этом рассказать? Кому? Где доказательства? И какой прок от всех разоблачений, коли товаров уже не вернуть? Да и черт бы с ними, с товарами! Не вернуть доброй репутации, которую торговый дом заслуживал не одно поколение. И с кем это произошло? С самым старательным, ответственным и добросовестным поверенным, с тем, кем гордились престарелые родители и кому доверял добрый патрон. Лучше бы ему не возвращаться с того света стараниями усердного русского лекаря Селезнева.

Масляный чад постоялого двора сгустился, выдавливая из нутра съеденное. Хотелось закричать, кинуть в приветливый текемет[24] деревянную кесу[25], растоптать по алаше[26] склизкий рис, разорвать на мелкие клочки старухино гостеприимство. Чжоу Фан натянул свой ак-калпак и вышел на улицу, чтобы выгулять неуемную панику. Холодный октябрьский воздух пальнул лечебным отрезвляющим залпом, и дышать стало полегче. Он пошел вдоль спящих улиц навстречу речному шуму. Вместе с ритмом шагов начали вставать на место растревоженные мысли.

Сабыргазы и Чжоу Фан шли не одни, в караване были другие люди. Они точно знают, где