Сердце Людовика сжалось. Алиенора так красива в своем украшенном драгоценностями синем платье, ее прекрасные волосы водопадом струятся по плечам. Он не мог поверить, что королева просит его отказаться от нее.

– Сам Папа Евгений благословил и освятил наш союз, когда мы были в Риме, – тихо отозвался король. – Ты разве забыла?

– Как я могу это забыть?

Все существо Алиеноры запротестовало при воспоминании: улыбающийся понтифик взывает к ним, просит отринуть все различия и противоречия, а потом – что было крайне стеснительно – отводит их в роскошную спальню с шелковым балдахином и резной кроватью и предлагает воспользоваться ею в полной мере. Так они и сделали с Божьей помощью, Людовик овладел Алиенорой на свой обычный манер – неловко и словно извиняясь. Следствием этого соития стала маленькая Алиса, которой теперь исполнился год. Но с тех пор Людовик не прикасался к жене. Алиенора нередко спрашивала себя, что бы сказали об этом французские бароны, которые обвиняли ее в неспособности родить королю наследника.

– Но люди великой мудрости придерживаются иного мнения, – осторожно сказала она и взяла гроздь винограда. – Например, аббат Бернар. И епископ Ланский. Бернар тверд в убеждении, что наш брак противозаконен. Он спрашивает, почему ты так придирчив в том, что касается кровного родства, когда речь идет о других, тогда как все знают, что мы находимся в пятиюродном родстве. Он хочет поговорить с тобой.

Людовик нахмурился, он приходил в ужас при одной мысли о том, что Бернар снова начнет мучить его. Король беспомощно посмотрел на Алиенору, перестал есть, не в силах больше проглотить ни кусочка.

– Неужели ты не видишь, Сам Господь демонстрирует нам Свое недовольство, – серьезно изрекла Алиенора. – Он не благословил нас рождением сына, наследника французского трона. Наши дочери не могут наследовать твое королевство. Ты знаешь это не хуже меня. Неужели ты готов пожертвовать своей бессмертной душой, оставаясь в этом браке?

– Нет, моя госпожа, больше я не могу противиться твоей воле, – печально произнес Людовик. – Кажется, я должен внять увещеваниям доброго аббата, хотя они и не совпадают с моими желаниями. – Слезинка скатилась по его щеке. – Ты когда-нибудь любила меня? – жалобным голосом спросил он.

– Именно из любви к тебе я и пекусь о твоей бессмертной душе, – сказала Алиенора, поздравляя себя с этим мгновенно пришедшим ей на ум ответом. – И о своей бессмертной душе я тоже пекусь. – Она подалась вперед. – Людовик, мы должны расстаться. Это неизбежно.

Король сидел на своем стуле с высокой спинкой и беззвучно плакал.

– Алиенора, ты всегда умела заставить меня сделать по-твоему, – наконец проговорил он. – Но ты подумала о том, чту наш развод будет означать для меня? Я потеряю Аквитанию, этот бриллиант во французской короне.

– Ты все равно не смог бы ее удержать, – напомнила она, отрезая ломтик сыра. – У тебя нет ни средств, ни ресурсов. А так ты будешь избавлен от лишней головной боли.

– Это справедливо, – нахмурившись, кивнул Людовик. – Управлять твоими буйными вассалами – дело неблагодарное. Но неужели ты считаешь, что тебе удастся сделать то, чего не смог я?

– Я их знаю, – ответила Алиенора. – А они знают и любят меня. Я их герцогиня. – Она осушила кубок с вином.

– Возможно, они разлюбят тебя, если ты станешь выступать против их воли в одной из их бесконечных свар.

– Это риск, который должен учитывать любой правитель, – отрезала Алиенора.

– Ты, конечно, снова выйдешь замуж, – вздохнул Людовик.

Он смотрел на королеву во всей ее плотской красоте, и мысль о том, что она станет принадлежать другому, была невыносима. Алиенора являлась его призом, его идеалом и – Людовик вынужден был это признать – его мукой. Она такая живая, такая сильная, а он… всего лишь жалкая пародия на короля и мужчину. Людовик ничего не мог с этим поделать: он боялся плотского греха, а потому не оправдал ожиданий Алиеноры в этом смысле, вот почему она и хочет свободы. Король не мог порицать ее жажду плотских наслаждений и даже простил Алиеноре увлечение – он отчаянно надеялся, что это было только увлечение, – ее дядей Раймундом Антиохийским во время Крестового похода. Последнее неизменно вызывало осуждение благочестивого аббата Бернара и старого наставника и советника Людовика, аббата Сугерия[9]. Если бы только Алиенора больше думала о вещах духовных, чем о телесных…

– Я все тщательно взвешу, прежде чем снова выходить замуж, – небрежным тоном произнесла она.

– Неужели ты всерьез помышляешь о том, чтобы в одиночку править Аквитанией? – спросил потрясенный Людовик. – Тебе понадобится защитник, сильный мужчина, который будет править от твоего имени. И хочу напомнить тебе, который будет предан мне и не злоупотребит своей властью.

«А это, – решил он, – все равно что просить луну с неба».

– Я думала об этом, – ровным голосом сказала Алиенора. – Но я никогда не принимаю поспешных решений. Надо учесть интересы всех сторон.

Наступило неловкое молчание. Алиенора в ожидании затаила дыхание.

– Что ж, тогда мне не остается ничего другого, как удовлетворить твое желание, – сдался Людовик, а королева попыталась напустить на себя подобающе горестный вид.

– Жаль, что у нас нет другого выхода. – Она мягко положила ладонь на его руку.

– Ты и представить себе не можешь, как бы мне хотелось, чтобы все сложилось иначе, – ответил ее муж, убирая руку и отодвигая от себя тарелку, – вид недоеденного мяса в густой подливке вызывал у него тошноту. – Об одном хочу попросить тебя ради моей мужской и королевской гордости.

– Да? – настороженно спросила Алиенора.

– Позволь мне самому инициировать развод. Чтобы никто не мог сказать, что французского короля бросила жена.

– Я согласна, – ответила она, проглотив возражение: «Какая я тебе жена?» Не имело смысла осложнять разговор ненужной пикировкой. Алиенора получила то, чего хотела.

– И еще, – продолжал Людовик. – Насколько я понимаю, ты подумала о наших дочерях.

Алиенора и в самом деле подумала о них. Две хорошенькие девочки со светлыми кудряшками и большими голубыми глазами. Каждый раз, глядя на Марию или Алису, она удивлялась: неужели это плоть от плоти ее. Алиенора, конечно, любила их, но была вынуждена делать это на расстоянии. И девочки никогда, казалось, не питали к ней особой любви. Будучи дочерьми Франции, они с самого рождения были поручены толпе нянек и служанок, королева редко видела своих дочек и не участвовала в их каждодневной жизни. Девочки были гораздо ближе Томазине, их воспитательнице, чем собственной матери. Потому Алиенора и ее дети не ощущали силы связывающих их родственных уз.

Но случались драгоценные моменты, когда дочки обвивали руками шею матери, прижимались головками к ее щекам, а она рассказывала им истории про фей и демонов или пела песни юга, которые помнила с детства, но это случалось редко. И конечно, так было к лучшему, потому что в один прекрасный день эти девочки навсегда покинут Францию, став женами знатных сеньоров или принцев. Таковы правила, и Алиенора с самого начала знала, что не стоит прикипать к детям сердцем, ведь после отъезда девочек она, возможно, не увидит их больше никогда.